Золотой

Новость я решаюсь сказать семье за ужином, едва сумев вклиниться в нескончаемый поток свадебных обсуждений, который льется за столом. Основным источником этих обсуждений являются, конечно, мама и Леля, а папа со своими аквариумными золотыми рыбками позорно капитулирует. В начале он пытается что-то рассказать про очередной нерест очередной редкой рыбы, но быстро умолкает, задавленный новостями о подгонке платья, о меню банкета и о том, что пионы придется заказывать в другом месте.

Наступает небольшая пауза, пока мама жует, а Леля пьет свою минеральную воду без газа, я набираю воздуха и…. говорю.

Неожиданно громко.

– Я прошла собеседование.

За столом повисает пауза. Все на меня смотрят. Мама, подавившись, надсадно кашляет.

– Какое собеседование? – недоуменно хлопает ресницами Леля. – На работу?

– В Лондон? – мама наконец справляется с кашлем. – Серьезно?

– Подожди-подожди. Так тебя правда берут? – папа морщит лоб складками. – А ты точно правильно все поняла? Официальное письмо есть или тебе просто сказал кто-то?

– Есть, конечно, – я чувствую себя слегка задетой его недоверием.

Неужели они даже мысли не допускали о том, что меня могут взять в Лондонский университет искусств? С другой стороны, я и сама в это не то чтобы верила. Кажется, не сомневался один только Георгий Исаевич, которому я позвонила сегодня утром.

– Умница, Левинская, – с редкой для него теплотой проговорил он. – Дураки бы они были, если б тебя не взяли.

И от этой неожиданной похвалы я так растерялась, что даже забыла поблагодарить Георгия Исаевича за наши уроки. Надо будет еще раз позвонить ему. А еще лучше заехать. Никогда не думала, что буду скучать по его требовательному тону и язвительным замечаниям, но, оказывается, уже скучаю.

Как будто опять хочу вернуться в те дни, когда приезжала к нему на занятия, а Яр ждал меня после них в своей машине и…

Так. Стоп.

Дальше думать нельзя.

Папа все-таки требует показать ему письмо из университета. Я приношу ноутбук и открываю свою почту. Папа придирчиво вчитывается в строчки на английском, а Леля и мама стоят в это время у нас за спинами и заглядывают в экран.

– И правда, – наконец недоверчиво чешет нос папа. – Взяли… Надо же, Нютка. Поздравляю. Поздравляю, дочь! Платить там сколько надо будет? Нет, ну вот эту сумму я вижу, но это же не все?

– Все, – пожимаю плечами я. – Обучение наполовину покрывается их стипендией. Мне нужны будут только билеты, ну и там деньги на еду, на проживание. Но недолго, – торопливо поправляюсь я. – Я планирую найти работу, как только смогу!

– Не неси ерунды, – отмахивается папа. – Работать она там еще будет, смотрите-ка на нее! Картинки лучше свои рисуй. Содержать мы тебя сможем, это вообще не проблема. Ты, главное – за художника там не выскочи. Такого добра нам в семью не надо. Среди бизнесменов смотри, среди экономистов. Не ниже. Поняла?

– Поняла.

С губ рвутся слова, что мне никто не нужен. И никогда нужен не будет. Ни художник, ни экономист, ни король, ни президент. Потому что тот, кто нужен, остаётся здесь. В нашей же – по злой иронии судьбы – семье.

– Кажется, это повод для коллекционного шампанского! – мама улыбается и обнимает меня. А потом добавляет с плохо скрываемой гордостью: – Скажу Амалии, вот она от зависти с ума сойдет. Лондон – это тебе не местечковая выставка у нас в музее за свои же деньги. Это совсем другой уровень!

Папа приносит шампанское, мы его пьем, и я впервые ощущаю, что на меня все смотрят не как на бесполезный придаток к семье, а как на кого-то, кто их удивил. Вкус у шампанского резкий и кислый. Мне не нравится.

– Подожди, так ты правда что ли хорошо рисуешь? – вдруг выдает Леля.

Очевидно, что эта мысль все это время не давала ей покоя.

– Ну, видимо, – неловко отвечаю я, пожав плечами.

– А покажи!

– Да, Нюта, покажи, – вступает мама. – Правда же интересно. А то ты все прячешь от нас.

На этих словах я едва не смеюсь нервно.

Прячу?!

Ну конечно. Рассовываю свои картинки по тайникам. Не дай бог кто увидит!

Нет, конечно, есть один портрет, который я и правда спрятала подальше… Но остальные-то работы я не скрывала. Просто никто ими никогда не интересовался.

– Хорошо, сейчас принесу.

Я поднимаюсь к себе в комнату и возвращаюсь с той самой папкой, которую брала с собой на собеседование. Там все мои работы, за исключением портрета Яра. Плюс еще беру недавние рисунки. Акварель из парка развлечений, пастельный набросок распахнутого окна студии, карандашный автопортрет. Пусть смотрят. Мне не жалко.

Папа мельком бросает взгляд, послушно хвалит и пересаживается в кресло, где он обычно сидит после ужина с книгой и чашкой кофе. А вот мама с сестрой внимательно разглядывают каждый лист.

– А это наша набережная, да? Красиво! Ой, Лель, смотри, это же ты. Лучше, чем на фото, правда?

– Почему ты никогда не говорила, что реально хорошо рисуешь? – вдруг каким-то обиженным тоном спрашивает Леля, оборачиваясь на меня.

Идиотский вопрос.

Не понимаю, какого ответа она от меня ждет.

– Ты не спрашивала, – наконец говорю я.

– Подаришь? – Леля не выпускает из рук свой портрет.

– Конечно, забирай.

– Спасибо! Надо будет только рамку сделать. О… подожди… – Леля вдруг всплескивает руками, и все ее лицо озаряется восторгом. – У меня есть шикарная идея! Нюта, а ты можешь нарисовать мне картину в качестве подарка на свадьбу?

От слова «свадьба» горечью сводит рот. Но показывать это нельзя.

– Да, могу, – принужденно улыбаюсь я. – А какую картину ты хочешь?

– Наш семейный портрет.

– В смысле портрет нас с тобой и родителей? – уточняю я.

– Нет, конечно, Нют, ты что, – Леля смеется серебристым колокольчиком. – Семейный! Мой и Ярика.

Ощущение такое, как будто меня ударили под дых. Я судорожно пытаюсь найти убедительную причину, позволяющую мне отказаться, но в голову не приходит ничего. Там пусто.