– Клянусь Небом и Творцом всего сущего, каган, что исполню любую вашу просьбу! Вот вам Крест! – Я вырвал руку и перекрестился.

– Спасибо, князь. – Он поклонился мне. – Теперь я спокоен!

Я опешил и удивленно спросил его:

– Что это за просьба?..

Он замялся, опустил голову, тяжело вздохнул и, подняв ее, произнес, глядя мне в глаза:

– Ты убьешь мою жену и дочерей…

– Что?! Ты в своем уме, каган?!..

– Да, князь Михаил, я в своем уме. – Взгляд кагана был тверд и решителен. – Вера и обычаи моих предков не позволяют допустить, чтобы руки язычников и безбожников касались тел наших женщин. Поэтому, князь, я так и разозлился, когда увидел тебя и Мадию. Но… – он снова приумолк, подбирая слова. – Но сейчас, когда смерть пришла за всеми нами, совсем другое дело. Я не желаю даже помыслить, что лоно моей жены, моих единственных дочерей коснется… – он скривился от омерзения. – В общем, князь, ты обязан убить их, чтобы они попали в рай…

– Почему я? Почему?!..

– Наши веры произошли одна от другой, мы в чем-то схожи, а различия придумали из глупости. Ты дал нам кров, не спросил денег или еще чего, просто дал нам кров и еду. Все должно произойти так, как мне и предсказывали. Мою жену убьет тот, кто больше жизни любит мою дочь… – он снова посмотрел мне в глаза и прочел ответ. – Ты же любишь Мадию, верно?..

– Да! Я и спасу ее… – Мой голос дрогнул, вызвав грустную и сочувственную улыбку кагана.

– Именно спасешь ее… – он обнял и поцеловал меня. – Спасешь ее душу от позора и вечного проклятия. Именно ты, а никто другой, должен будешь убить Мадию…

– Господи, да за что мне кара такая?! – Я не выдержал и взмолился.

– Ты дал мне слово, князь. – Каган повернулся на свист стрел и, посмотрев на небо, добавил. – Мне пора на стену…

Мишель опустил голову и примолк, собираясь с мыслями. Ги де Леви молча смотрел на его окаменевшее лицо, потерявшее всякие признаки жизни, словно перед ним сидел каменный истукан, а не живой человек. Русич вздрогнул, словно его пронзила судорога, поднял голову и произнес:

– Город продержался два дня. Два дня сплошных кошмаров, пожаров и бойни на стенах. Погода, благоволившая нам вначале, резко переменила настроение и стала теплеть. Лед под солнцем становился мягким и рыхлым, позволяя монголам подвести к валам лестницы. Их умелые лучники буквально залили стены и защитников дождем своих смертоносных стрел, удивительные осадные машины, собранные ими, забрасывали город горящими кулями соломы, пропитанной чем-то, что трудно тушить. Ивана убило стрелой к исходу первого дня осады. Каган продержался чуть дольше моего верного помощника – ликвидируя прорыв с тыльной стороны города, он был буквально изрублен монголами. Воины и жители теряли силы, а враг словно и не ощущал усталость. Каждая новая волна захлестывала стены, грозясь пролиться в город толпами бесновавшихся и озверевших врагов. Таран, подведенный к воротам, почти разбил их. Я, понимая, что город уже не спасти, приказал отходить к детинцу, расположенному на высоком холме…

– Что такое «детинец»? – Поинтересовался Ги, услышав новое и незнакомое слово.

– Детинец – что-то наподобие вашей цитадели, расположенной внутри городских или замковых укреплений. Последняя, так сказать, надежда. Призрачный шанс… – Мишель отхлебнул вина из стакана. – Я руководил отходом, когда упали ворота и враги ворвались в пылающий город. Началась паника, которой я боялся больше всего. Жители и воины, словно стадо перепуганных овец, бросилось бежать к детинцу, сметая на своем пути всех и вся и позволяя врагам практически на их плечах влететь в город. Я и еще десяток воинов из моей дружины попытались организовать контратаку, но были сбиты своими же, затоптаны и, в довершение, на меня упала горящая кровля одного из домов. Я был оглушен, придавлен тяжелыми бревнами и практически скрыт от врагов нагромождением дымящихся останков дома. Сквозь шум я смутно различал вопли ужаса и крики врагов, радовавшихся столь скорой и неожиданной победе. То, что это была их победа, можно было не сомневаться. Только далась они им, ох, какой дорогой ценой…

Мишель замолчал и уставился в пол, обхватив свои пшеничные волосы с едва различимыми седыми волосками. Ги де Леви был потрясен услышанным.

– А что случилось дальше? Что сталось с Мадией?.. – спросил он русича.

– Не знаю. – Грустно покачал он головой в ответ. – Меня откопали только через неделю. Часть жителей и мародеры вернулись к пепелищу и меня совершенно случайно вытащили на белый свет. Города не было. Остались лишь скудные головешки, а от детинца не осталось и следа, только сплошное пепелище…

– Но, что же случилось с девушкой?.. – Не унимался Ги.

– Я искал ее несколько лет, следуя по пятам армии монголов. Даже стал выдавать себя за грека-наемника, благо, что свободно общался на языке древнего народа. Однажды, краем уха я услышал рассказ монголов о каком-то затерянном в лесах городе, который они взяли штурмом зимой 1237 года, как раз перед сожжением Рязани. Я напрягся и стал следить за ними. Спустя год, я, словно волк, преследующий добычу, организовал маленькую банду из таких же, как и я, воинов, потерявших все и вся. Мы сели на хвост отряду монголов и стали понемногу вырезать их, пользуясь тем, что они отправляли воинов на поиски провианта…

– Прямо как у нас в Окситании. – Ги грустно вздохнул. – Местные феодалы, лишенные земель, также вот сбивались в кучу и атаковали наши части, особенно досталось моему деду – маршалу крестоносной армии…

– Вот-вот. Именно. – Мишель натянуто улыбнулся. – Они и вы были и считались чужаками и захватчиками, значит, местные в праве были считать, что они защищают свою землю. Так вот, я нашел монгола, помнившего захват города…

– Да ты что! Ну! И что же было?..

– Мадия была зверски изнасилована, а потом разорвана на части лошадьми монголов. Ее мать и две сестренки постигла такая же участь, как. В прочем, и всех женщин нашего сожженного городка. Таков обычай войны…

– А что стало с монголами?

– Я их медленно и методично выслеживал, убивая такой же казнью, что и они казнили моих людей и Мадию…

– Насиловал, что ли?.. – Опешил де Леви, с удивлением смотря на Мишеля.

Тот зло засмеялся и ответил:

– Нет! Слава Господу, что я не содомит! Просто, мы их пытали и рвали лошадьми… – Он перекрестился и добавил. – Двадцать лет я носился по разоренной Руси и карал, карал, карал, пока, однажды, не проснулся и не понял, что в жизни у меня