кухне, Святик находит пальцами мой подбородок и, осторожно сжимая, заставляет поднять лицо. Принять его взгляд оказывается непросто. Это удивляет и лишает концентрации. Пока я с гнетущим сожалением осознаю, что за каких-то шесть недель отдалилась от одного из самых близких для себя людей, Свят шумно прижимается к моим мокрым и соленым от слез губам своими – твердыми и горячими.

Я на автомате подчиняюсь. На автомате приоткрываю рот. На автомате отвечаю. На автомате начинаю счет.

Но внутри меня… Проносится буря. Столь свирепая, что я невольно выдаю испуганный и сдавленный стон.

Я бы хотела сказать, что это возбуждение, очаги которого во мне, к моему бесконечному стыду, вскрыл другой парень. Но нет… Это не страсть. Это мучительный протест.

Желудок скручивает и подбрасывает к горлу, где уже безумствует сердце. Боль подтягивает тошноту, которая заставляет меня впервые в жизни оттолкнуть Свята раньше, чем мысленный счет добирается до десятки.

Задыхаясь, хватаю губами воздух. А в глазах уже темнеет. Как ни пытаюсь справиться со своими странными реакциями, сердце загибается в тех немыслимых сокращениях, которым его подвергли сумасшедшие колебания в моей неустойчивой нервной системе.

– Разволновалась? – шелестит Святик. Сглаживает неловкую сцену смехом. – Больше, чем в первый раз.

Я киваю только потому, что слишком ошарашена эмоциями. Смотрю на него со страхом… Но нет, мне приятно видеть его лицо.

Я счастлива! Я очень скучала! Я хочу его обнимать!

Как только становится легче дышать, встаю на носочки и обвиваю руками шею Святика. Прикрываю глаза. Расслабляюсь в окутывающем меня коконе безопасности.

– Сейчас трудно поверить, что я без тебя шесть недель продержалась, – бормочу с улыбкой.

– Значит, все-таки не хватало?

В его голосе слышны переживания, словно сомневается в положительном ответе. Я и правда на мгновение задумываюсь. Ведь в последнее время столько всего происходило. Дни были очень насыщенные.

– Сильно.

Все в нем мне знакомо. Все близко. Все необходимо.

Разве не так?

Просто этот поцелуй… Почему-то вызвал странные ощущения.

Будто делаю что-то неправильное. Будто нельзя нам. Будто я не хочу.

– А я… Честно признаться, волновался, – шепчет Свят, потираясь носом о мою щеку. Заглядывая в глаза, столько любви выдает, что мне вдруг вновь неуютно становится. – Показалось, что ты отдалилась. Подолгу пропадала, скупо отвечала, первой и вовсе редко писала... Ангел, – выдыхая, громко сглатывает. – Я ночами не спал. Думал о тебе, малышка моя. С ума сходил! Я, черт возьми, даже похудел! Мысли дурацкие лезли в башку: что разлюбила, что забывать стала, что больше тебе не нужен… Прикинь? Трешак полный. Прости за эту манеру речи. Но я так ждал момента, чтобы увидеть тебя, что сейчас я будто пьян. Из меня прет такая энергия, что я даже соображаю туго! Чувствуешь? Трясет всего! Я так скучал, Ангел… Так скучал!

Эта пылкая речь вгоняет меня в ступор. Единственным выходом из которого становится очевидное намерение Свята меня снова поцеловать.

Я напрягаюсь, понимая, что должна выдержать в этот раз. Но, хвала Всевышнему, дверь открывается, и в квартиру входят дедушка с бабушкой. Мы моментально отстраняемся и, не сговариваясь, вытягиваемся у стены.

– Доброе утро, – приветствует их покрасневший Усманов.

Бабушка отвечает, с улыбкой поглаживая Свята по щеке. Дедушка же, как и всегда, окидывает прохладным взглядом, а потом и вовсе отворачивается.

– Какое утро, молодой человек? – ворчит, доставая из комода тапки. – После двенадцати начинается день.

– Уже двенадцать? – переспрашивает Усманов ровным тоном.

Дед смотрит на циферблат наручных часов и важно рапортует:

– Пять минут после.

– В таком случае приношу извинения за свою оплошность, Иван Дмитриевич. Добрый день! – чеканит Святик все так же выдержанно, с неизменной вежливостью.

Хоть и видно, что ему неприятно, когда дедушка школит его, забывая о том, что гимназия не только для нас, но и для него – прошлое. В этом году он вышел на пенсию. Довел наш класс и на том распрощался.

Дед не отвечает. Даже не смотрит на нас. Шагнув в тапки, с гордо поднятой головой марширует на кухню.

Не пойму, за что, но он вроде как недолюбливает Усманова. Мне не раз бывало обидно. И сейчас очень неприятно.

Бабушка сглаживает неловкость извиняющейся улыбкой. Вот она точно от Свята в восторге! Еще до того, как мы начали встречаться, говорила, какой замечательный у меня друг. И на своих уроках всегда откровенно перегибала с похвалой для Усманова. А если он что-то не успевал, так только журила с улыбкой и по-матерински прощала, не скрывая перед классом того, кто для нее является любимчиком.

За столом Свят, как обычно, в центре внимания. С таким обаянием рассказывает о курьезах, которые успели приключиться с ними за неполные два месяца учебы в летном, что заслушиваются все присутствующие. Все, кроме дедушки. Тот откровенно игнорирует поднятые темы и лишь периодически, как будто раздраженно, причмокивает.

Я же… Пребываю в странном раздрае.

То и дело отключаюсь от общего разговора, потому как в моей голове до сих пор шумно. Надеялась, что это хотя бы на время приезда Усманова пройдет.

Но по правде…

Я слышу голос Яна, когда Свят рассказывает о своих друзьях, называя кого-то из них «бро». Я вижу лицо Нечаева, когда мама просит передать перец. Я вспоминаю, как прижималась к нему на мотоцикле позавчера, когда бабушка ставит передо мной парующий чай. Я думаю о мурашках, с которыми сжилась за эти шесть недель, и которые сегодня куда-то запропастились, когда Святик нежно поглаживает мою руку. Я спрашиваю себя, что случилось с бабочками в животе, когда он опускает ладонь мне на колено. Я ломаю голову, почему мне утром показалось, что новая зубная паста пахнет Яном. Я смущаюсь до того самого трепета, когда Агния отправляет в рот чупа-чупс. Я воскрешаю волнение, которое испытала в том закутке для неудачников, пока Ян просто курил рядом, когда смотрю на пожелтевший лист алоказии. Я изумляюсь тем свободе и азарту, с какими обычно ношусь с Нечаевым по полю, когда вяло жую бабушкин мясной пирог. Я скучаю по тому оголтелому восторгу, который бомбит во мне на аттракционах кожа к коже с Яном, когда обещаю маме погладить завтра утром шторы. Я спохватываюсь и резко прижимаю пальцы к тому месту на шее, где давно сошел засос безбашенного Нечаева, когда дедушка замечает, что у меня расстегнулась сережка, а Свят вызывается помочь ее закрыть. Я вспыхиваю адским пламенем, едва на меня обрушивается кадр, где мои