напоминать, – произнёс я с нажимом. Бехтеев склонил голову, показывая, что понял моё требование, каким бы нелепым оно ни было.

Дверь распахнулась и в кабинет вошёл тот самый Ломов, о котором мы только что говорили. Он был одним из немногих, у кого было право входить ко мне без доклада. Его плащ был запорошен снегом, ресницы покрыты инеем, а с полей шляпы свисала сосулька.

– Ваше величество, я спешил, как только мог, когда узнал про то, что случилось. Так уж получилось, что я уже направлялся домой. Мне сказали, что за мной направили гонца, но, похоже, мы с ним разминулись. – Его голос звучал глухо от усталости и холода.

– Слава богу, – я закрыл глаза и перекрестился. Никогда не был набожным человеком, но сейчас Турка явно вело ко мне провидение. – А теперь иди и отдыхай. В бане обязательно попарься. Не хватало ещё, чтобы заболел.

– Я так рад, что с вами и его высочеством всё обошлось, – выпалил Турок, поклонился и вышел из кабинета, а на его лице застыло чувство облегчения. Словно он бежал сюда и сам не верил, что найдёт в кабинете живого и относительно здорового императора. И теперь, когда убедился, то можно со спокойной душой и в баньку пойти.

– Фёдор Дмитриевич, будь другом, придвинь ко мне стол и подай чистые листы. Письмо мне надобно написать. Как подашь всё, можешь пока быть свободным, понадобишься, позову.

Бехтеев понимающе хмыкнул. Он догадывался, кому именно я буду писать письмо, и что в этом письме будет написано. Я прекрасно мог бы и ему поручить это дело, вот только такие письма нужно было писать всё-таки собственноручно. Чтобы показать личное отношение. И хотя моё истинное личное отношение можно было охарактеризовать пятью словами, из которых приличными и не матерными были только предлоги, писать придётся совершенно обратное. Увы, но таковы были правила игры, и не мне эти правила менять.

Учитывая ганноверские корни Георга, письмо я писал на немецком языке.

«Мой дорогой царственный брат, я пишу тебе, чтобы сообщить страшные и печальные новости. Наверняка до тебя уж дошли слухи о ужасном покушении на меня, на королеву Швеции Лузу Ульрику и, самое главное, на моего сына и наследника Павла. К счастью для всех нас это покушение закончилось почти неудачно. Но я всё же потерял несколько очень близких мне людей, и с прискорбием хочу сообщить тебе о гибели твоего верного подданного маркиза Дернского, который проявил истинно английскую мужественность, пытаясь спасти этого гнусного предателя Фредерика Датского из-под завалов. Я не знаю его мотивов, но могу предположить, что сделал он это исключительно потому, что не разобрался в ситуации…»

Я отложил ручку и задумался. Этот козёл Дерн так привык к обожанию, или в крайнем случае настороженному опасению, что не внял моим вполне определенным угрозам и попытался быковать. В итоге он я взбесился, а завести меня и сейчас пока можно с полтолчка, и приказал провести допрос с пристрастием, используя все доступные следователю методы. При этом я лично присутствовал на допросе.

Это был первый и, я надеюсь, последний раз, когда при мне пытают человека. Не могу не признавать ценность этих методов, по-другому иной раз невозможно получить нужную информацию, хотя я сам считаю пытки малоэффективным методом. Но, положа руку на сердце – в случае с Дерном в них особой нужды не было. Я и так знал всю подноготную, Фредерик играть в героя наотрез отказался и очень быстро сдал всю контору, схватив ходящими ходуном руками бокал с вином.

Маркиз Дернский опроверг мифы о невероятной стойкости англичан. Если сначала он крепился, но, когда ему начали спицы по ногти загонять, сдулся, как воздушный шарик и начал говорить. Правда, всю дорогу он не переставал кричать, что я отвечу, и за него жутко отомстят. Я открыл рот во время допроса всего один раз, когда мне надоело слушать эти ничем не подкреплённые угрозы, и заявил ему, что на самом деле, такого товарища, как маркиз Дернский уже давно списали, никто за него мстить не будут и прекрасно переварят моё письмо о героической гибели маркиза, п родственники уже делят наследство, растаскивая исподтишка пододеяльники и простыни из Лондонского особняка. После моих слов он ненадолго задумался, насколько ему позволяла думать боль, но потом гонор возобладал над разумом, и он снова начал нести ахинею про собственную исключительность.

Умер он, к слову, не под пытками. На нём даже особо следов применяемого воздействия не было. Хороших мастеров воспитал Ушаков. Как же мне его не хватает. Погиб он так, чтобы всё было достоверно: на маркиза сбросили прилично так бревен и камней и дали под завалом полежать, если вдруг его не убила какая-нибудь каменюка. Я даже надеялся на то, что эта мразь будет умирать долго, чтобы он хотя в конце сумел прочувствовать всё то, что чувствовал я: беспомощность, страх, обреченность, правда, в моём случае, в большей степени всё это я ощущал из-за невозможности хоть как-то помочь своему ребёнку. Так что ему в любом случае будет легче. Хотя, тут как посмотреть, возможно, его собственная жизнь для него гораздо дороже, чем для меня жизнь моих детей.

Тряхнув головой, я снова взял в руку ручку, так, на чём я остановился?

«К моему величайшему сожалению Дерн погиб. Сейчас зима, и я с превеликой скорбью могу доставить тело героического маркиза, дабы его родственники смогли похоронить его достойно, с полным соответствием его веры и титулам…»

Сейчас-то это тело валялось в каком-то сарае. Правда, я всё же не изверг какой, и приказал засунуть его в гроб, да веревки снять с рук и ног, которыми его связали во время казни. Чтобы крысы не обглодали, а то, перед Георгом неудобно получится.

«Надеюсь, мой царственный брат, ты понимаешь всю глубину моей ярости, а также всю глубину ярости моих подданных. Если я сейчас спущу такое, то что дальше? Меня в моей же собственной спальне шелковым шарфиком задушат? Да и Швеция никогда не простит покушения сошедшего с ума Фредерика, который, тем не менее, всё ещё остаётся королём Дании, на свою королеву.

Более того, я думаю, что и мои соседи и даже ты, мой царственный собрат, не простят мне, если я промолчу и никак не отвечу на это покушение.

Я не прошу твоей помощи, я всего лишь выражаю скорбь и уверяю, что с Данией мы справимся сами.

С величайшим уважением, Пётр»

Так, теперь надо побольше таких писем написать. Всем правителям, кого я