Неоспоримо то, что белые и, более конкретно, белые мужчины-протестанты господствовали в Америке большую часть её истории, часто - жестоко, и что это наследие до сих пор существует. Таким образом, для левых политика идентичности является средством «для того, чтобы противостоять самым уродливым аспектам американской истории и общества, а не задвигать их в угол».

Но в последние годы – всё равно, из-за растущих ли сил, из-за растущей ли фрустрации или из-за отсутствия прогресса – левые повысили ставки. Перемены в тоне, риторике и логике сдвинули левую политику от инклюзивности – всегда бывшей паролем левых – к разделению и исключению. Для большинства нынешних левых любой, кто высказывается за безразличие к группам, является либо безразличным к вопросу угнетения, либо даже угнетателем. Для некоторых, особенно в кампусах колледжей, любой, кто не принимает ортодоксию борьбы с угнетением целиком и полностью – любой, кто не признаёт «белый супремасизм» в Америке – это расист. Когда икона либералов Берни Сандерс сказал сторонникам: «Недостаточно, чтобы человек встал и сказал: «Хей, я латиноамериканец. Голосуйте за меня»», Квентин Джеймс, глава национального управления чёрных американцев в комитете политического действия «Готовы к Хилари» ответил, что «комментарии Сандерса о политике идентичности намекают, что он тоже может быть белым супремасистом».

Набрав обороты, политика идентичности неизбежно дробится, создавая постоянно увеличивающиеся в числе групповые идентичности, требующие признания. Одной из важнейших концепций современных левых академических кругов является «интерсекциональность», которая трактует угнетение как феномен, который действует по многим осям одновременно. Так, профессор права Колумбийского университета Кимберли Креншоу, которая и ввела этот термин в оборот, исследовала то, как лозунги чёрных женщин часто исключались как феминистским, так и антирасистским движением, поскольку опыт чёрных женщин не отражает типичный «опыт женщины» или «опыт чёрного». Аналогично, политическая активистка Линда Сарсур указала на то, что хотя требование равной платы мужчинам и женщинам является важным, «взгляните на то, как отличаются зарплаты белых женщин и чёрных и латиноамериканских женщин».

Интерсекциональность, которая стала прорывной в 1990-е годы, в последние годы стали идентифицировать неправильно и использовать не так, как это было изначально задумано, она стала, как отметила в 2017 году Креншоу, «по сути, политикой идентичности на стероидах», деля людей на ещё более мелкие подгруппы, создаваемые пересекающимися расовыми, этническими, гендерными и половыми категориями. Сегодня, левый слова идентичностей растёт и растёт. Фейсбук теперь использует в списке гендеров, которые может себе выбрать пользователь, более пятидесяти наименований, от гендерквира до интерсекса и пангендера. Или возьмём аббревиатуру ЛГБТQ. Изначально ЛГБ, но со временем она менялась на ГЛБТ, потом ЛГБТИ, потом ЛГБТQQИААП – по мере того, как менялась предпочитаемая терминология и группы ссорились друг с другом, кого следует включить в аббревиатуру и кого в ней ставить первой.

Поскольку левые всегда стараются обойти своих левых предшественников по левизне, результатом становится конкуренция с нулевой суммой из-за вопроса, какая группа является наименее привилегированной, «Олимпиада угнетения», часто дробящая прогрессистов и настраивающая их друг против друга.

Эту динамику показал женский марш 21 января 2017 года, когда потрясающее количество людей – 4,2 миллиона – вышли на митинги по всей стране, и когда в одном только Вашингтоне, округ Колумбия, толпа насчитывала больше 500000 человек. Во многих отношениях этот марш был колоссальным успехом, выражением единства прогрессистов. «Нью-Йоркер» сообщал, что «толпы в воскресенье были так огромны, так лучились любовью и несогласием, что сведение воедино» всех маргинализованных групп «кажется возможным».

Но за этим фасадом, однако, крылось то, что политически-групповые требования отравляли марш. Первоначально марш должен был называться «Марш миллиона женщин» был также названием важного протеста 1997 года, призывавшего к единству чёрных женщин. Чёрные женщины быстро обвинили организаторов марш в апроприации. Одна из критиков писала на фейсбуке: «Я не согласна с тем, что белые феминистки берут имя того, чему дали начало чёрные для решения наших проблем. Это апроприация…Я даже не думаю поддержать это мероприятие, пока организаторы не будут оригинальными и интерсекциональными людьми, а название будет изменено». Другая критик клеймила организаторов расистами: «Образцовый пример того, как белый супремасизм, замаскированный под белый феминизм, может нанести неописуемый вред чёрным телам, чёрной культуре и чёрной женской истории».

Признав эту критику, организаторы поменяли название марша и пригласили небелых активистов в качестве сопредседателей. Но трения продолжались. Многие чёрные женщины почувствовали себя использованными, особенно в свете того вопиющего факта, что 53% белых женщин проголосовали за Трампа. Другие предпочли не участвовать в мааре, поскольку «не хотели быть частью массовой мобилизации белых женщин». И на странице марша в фейсбуке одна чёрная активистка побуждала белых женщин принять более пассивную роль в этой борьбе, чтобы они учились и слушали тех, кто уже был вовлечён в борьбу за права. ШиШи Роуз, блоггер из Бруклина писала: «Вы не можете присоединиться просто потому, что вы напуганы. Я была рождена напуганной. Теперь настало время для вас слушать больше, говорить меньше. Вам нужно читать наши книги и понять истоки расизма и белого супремасизма. Вам следует утопить себя в нашей поэзии».

Предсказуемо, такая критика вызвала ответную реакцию некоторых белых женщин, которые почувствовали, что «им здесь не рады» и не понимали, почему цветные женщины «такие сеющие рознь». Некоторые, кто планировал прилететь в Вашингтон, решили не идти на это мероприятие. Одна женщина из Южной Каролины, возрастом в пятьдесят один год, которая намеревалась привести с собой двух дочерей, прочитав онлайн-дискуссию, решила отказаться от поездки. Она сказала: «Это женский марш. Мы должны быть союзниками в борьбе за равную плату, за браки, за аборты. Почему теперь он больше про «белые женщины не понимают чёрных женщин»?». Другие злобно отреагировали на просьбу организаторов в интернете, чтобы белые женщины «осознавали свои привилегии и признавали борьбу цветных женщин». Одна белая женщина в ответ написала: «Пошли вы нафиг, вот моя немедленная реакция». «Вы не лучше избирателей трампа», писала другая.

Хотя инклюзивность теоретически продолжает оставаться конечной целью, современные левые подчёркнуто сосредоточены на исключении. Во время протестов «Чёрные жизни важны», устроенных национальным конвентом демократической партии в Филадельфии в июле 2016 года, руководитель протеста заявил, что этот митинг – «Марш сопротивления чёрных и смуглых» и попросил белых союзников «занять надлежащее место в хвосте марша». Война с «культурной апроприацией» имеет истоком убеждение, что у группы есть исключительные права на собственную историю, символы и традиции. Архетипичным примером культурной апроприации считается ситуация, когда белая женщина надевает на Хеллоуин