Я просто вынужден передать вам их разговор дословно, без художественной полировки. Стенографически точно. Иначе вы меня не поймете.

Отрывок будет коротким, так что вы уж потерпите. Хотя, если вы читали Уэлша… вот кто вообще не парится по поводу монологов своих героев, пересказывая их болтовню с максимальной аутентичностью.

Да что ж это я! Опять понесло куда-то в сторону.

Итак.

Рассказ о нервном срыве, превратившем меня в тварь дрожащую.

Глава первая, она же единственная

(Имена людей, любезно подтолкнувших меня в пропасть, я сейчас не вспомню, поэтому выдумываю их на ходу.)

– Ну и, короче, прикинь, Вась, такая хуйня, – начал Сизый, – порем мы эту кобылу по очереди с корешем, ну и все, а мы еще планчика такого прям ебейшего курнули. Ну и такая хуйня…

– Да, ща бы планца было б заебись, – Лимон мечтательно закатил глаза.

– Ваще бля буду, – согласился Сизый и продолжил: – Ну и все, короче. Кент мой уже, я хуй знает, часа три уже, наверное, пилотку эту порет, а я на кухне сижу. Ну там ва-а-аксочка, закусон, хуе-мое. Сижу, хуярю в одно ебало.

– Да-а, ща бы ваксы, хоть один пузырик, – протянул Рыжий, облизывая губы.

– Ну и все. – Сизый сделал три быстрые затяжки, чтобы сигарета не отвлекала его от рассказа, и затушил окурок в самодельной пепельнице. – У меня уже шляпа дымится, ебаное все, план отпускает помалеху, а Васяга мой все порет эту дичь и, по ходу, закругляться не собирается.

– Обкуренным можно всю ночь пороть, – со знанием дела сказал Малой, – хуй кончишь.

– И тут, прикиньте, – Сизый обвел взглядом слушателей, – вылетает из комнаты эта телка, голая, шары навыкат, пирог свой потирает, по ебальнику слезы текут. «Все, – говорит, – я больше не могу, мне уже больно». Да ты че, лань, ебанулась совсем?!

«Га-га-га!» – взорвалась смехом камера.

– А следом за ней выбегает кенток мой. Тоже голый. С надроченным.

«Га-га-га!» – сотрясались стены.

– Хватает ее и обратно в комнату, короче, тащит. Сучка скулит: «Ты мне уже все там до мозолей натер!» Да нам по хуй, мать, ты че, ебанулась? Значит, смазывай свою духовку, и полетели дальше!

Сизый делает небольшой глоток чифиря и закусывает половинкой шоколадной конфеты.

– Давай, говорю я ей, раз у тебя пирог болит (га-га-га!), мы тебя в пеку отпорем. Ха, теща ебаная, на все согласна, лишь бы мы от пилотки ее отстали. «Хорошо, – говорит, – я еще и отсосать могу».

– Дэнуннэхуй!

– Пидораска мастевая!

– Фу-у-н-н-э-эхуй, хуесоска!

– Ну и все, короче, кореш мой отпорол ее в очко, а я на клык навалил, спустил ей на каркалыгу. Ну и все, сидим, короче, потом, планчик тянем. Выходит из комнаты эта мастевка нараскоряку – проводите, говорит, меня, мальчики. Прикиньте? Мы ей: «Иди нннэээхуй отсюда». А у нас, короче, ваксы уже ни хуя не осталось, полбутылки от силы. И тут эта сосалка хватает водяру и делает глоток! Ебаная ты псина! Забобрила последнюю бухашку! Я к-а-а-к въеб ей в голову. Пошла в пизду, пидорша ебучая, сосалка мастевая!! Куда хватаешь?! Дичь рыдает: «Я всего глоток». Да ты теперь эту бутылку в очко можешь себе забить, ебло ты хуесосное!! Хули мы теперь пить будем, ты, блять, уебище?? Короче, выкинули мы ее на хуй, ебучку тухлодырую…

– Что за бред? – простонал я из-под одеяла. Эта фраза вырвалась из меня как икота. Я не смог ее сдержать. Я идиот.

В камере повисла пауза, ознаменовавшая собой начало конца. До того, как я превращусь в низшую форму жизни, оставались считаные минуты. Всего четыре реплики отделяли меня от неминуемой катастрофы.

Реплика первая: «В смысле?»

«Вы готовы были убить эту бедную дуру только за то, что она сделала глоток вашей водки? Притом что, как я понял, этот глоток был единственным, что она у вас взяла за те адовы муки, которые вы ей устроили». Примерно так я и сказал. Мне, кретину несчастному, казалось забавным иногда дразнить их красноречием. И это была вторая реплика.

Реплика третья: «То есть ты драл телку в рот, а потом полоскался с ней из одной посуды?»

И, наконец, реплика четвертая: «Что это, блять, за вопрос? Конечно!..»

Конец.

После этого оставались еще кое-какие формальности в виде «официальной» малявы от блатных, в которой ясно, четко и безапелляционно подтверждался мой новый статус и было популярное объяснение моих новых прав (их нет) и обязанностей (мыть полы, передвигаться на корточках, жрать в углу, отдельно от общего стола, не прикасаться к чужой посуде и еще много всякого «забавного»). И уже ничего с этим нельзя было сделать. Никак не изменить. Если уж кого-то «официально» объявляли петухом, то назад, к людям, пути у него не было.

Конечно, скорее всего, кому-нибудь и удавалось выкрутиться, ведь чудотворная сила больших денег и связей никуда не делась, но мне увидеть подобное не довелось ни разу. Зато я видел мастеров спорта по боксу, которые терпеливо стояли с кружкой в руках возле чайника, и ждали, когда кто-нибудь из господ нальет ему кипятка, ведь в камере не положено иметь больше одного чайника, поэтому у рабов его не было. И борцов видел, драящих сортир. И бизнесменов. И даже одного двухметрового спецназовца.

Потому что никто не может переть против многотысячной армии. Куда уж там Средневековью со своим жалким «молотом ведьм».

Правда, богатеев и здоровяков местная «власть» старалась сразу брать под свое крыло. Им не устраивали провокаций; даже наоборот: всячески оберегали от попадания в рабство. Нужно заботиться о пополнении казны и рядов силовой структуры. Но я не был ни денежным мешком, ни бойцом. Я был музыкантом. Безмозглым придурком с идиотскими принципами. Я не мог называть белое черным. Не умел притворяться, будто разделяю их суждения; не хотел выдавать себя за одного из них, как это делали другие, с алюминиевыми хребтами. Такие легко мимикрировали под окружающую среду. Они запросто надевали маски и носили их до самого своего освобождения.

Но я убежден – эти маски за годы ношения врастали в кожу, становились частью того, кто под ними укрывался. И сорвать такую маску было уже нельзя. Эти люди становились ровно теми, за кого изначально себя лишь выдавали.

Конечно же, вся эта философская ерунда пришла мне в голову потом, после того, как я перестал быть человеком, выполняя роль всего-навсего защитного панциря. Знал бы я, насколько сильно мой длинный язык может испортить мое положение – облепился бы теми масками, как красный рождественский грузовик гирляндами. Помните: «Праздник к нам приходит, праздник