рисовать. Морские узоры, карты, узлы. Двигатели. Он любил мою мать. Очень любил. Они были отличной парой.

— Чудесно.

— Люди его ценили.

Колетт улыбается, ее глаза краснеют.

— Каждый вечер он поднимался на утес над гостиницей, чтобы посмотреть на море.

— А если шел дождь?

— Тем более…

Я смеюсь сквозь слезы, Колетт протягивает мне бумажный платочек.

— Когда он улыбался, у него на подбородке появлялась такая же ямочка, как у тебя.

— Как у Кирка Дугласа.

— Точно.

Three little birds[45]

В восемь вечера подхожу к домику, где живет Пьер Онфре, и стучусь в окно. Он выглядывает наружу. Волосы всклокочены, глаза красные от усталости.

— Серен?

— Ты разве не уехал?

Он недоуменно приподнимает брови и зажигает сигарету.

Я трясу ключами от «вольво» и говорю:

— Машину отремонтировали. Не хочешь покататься?

Педали «вольво» живо реагируют на нажатие, автомобиль совсем как новый. Мы катим через леса, через виноградники, за нашей спиной садится солнце, по расстилающемуся впереди асфальту проносятся вечерние миражи. Первые несколько километров пути я наслаждаюсь тем, что могу уверенно вести машину и свободно дышать без всякого террикона в груди. Моя грусть никуда не делась, но, странное дело, я чувствую себя отдохнувшей и полной сил.

Прежде чем отправиться к Пьеру, я заглянула в комнату Мадлен. Она лежала в постели, устремив взгляд в окно. Когда я положила ложку на ночной столик, пожилая дама улыбнулась мне, хотя ее сознание было затуманено. Мадлен забыла о ложке, но я считаю, что поступила правильно. Возможно, вскоре ложка снова окажется в той коробке вместе с остальными столовыми приборами. Еще одна необыкновенная судьба, которая, подобно многим, закончится в безвестности.

— Я целый день сочинял революционные стихи и, кажется, совсем опьянел от этого занятия! — восклицает Пьер.

Он поднимает стекло со своей стороны, чтобы воздух не врывался в наш разговор. Пьер выглядит сейчас таким счастливым, что, пожалуй, уже не смог бы позировать в образе мученика живописцу эпохи Ренессанса.

Я рассказываю ему, что чувствую себя так, будто только что проснулась. Пьер берет меня за руку и приникает губами к моим, все еще зеленоватым после битвы с кустами в той прогалине.

— Что я буду делать без тебя? — говорит он.

Ночью мы ставим «вольво» на дороге и перебираемся через стену заброшенного имения. Пьер несет покрывало, я — печенье, которое обнаружила в багажнике.

Растянувшись на траве, мы даем названия звездам, а затем долго занимаемся любовью. Все происходит совсем не так, как в фильме «Бесплодные земли».

Незадолго до рассвета я вижу, как звезды гаснут одна задругой, вижу стаю скворцов в предутренней дымке.

Вижу росу на голой спине спящего Пьера. Провожу по ней пальцем, рисуя цветок, и устремляюсь к развалинам. В прежние времена замок, вероятно, был красивым — его остов из золотистых камней рождает в моей голове образ чарующего одинокого мира. Трава подстрижена, а это означает, что о территории заботятся. А может, ее даже любят.

Через семь дней откроются двери Уэльской академии искусств. Я знаю, откуда взялась ложка и какой путь она проделала. «Вольво» отремонтирован. Террикон развеялся. У меня есть сводная сестра, есть та, которая, скажем так, могла бы быть моей мачехой. Вожу пальцами ног по росистой траве и гадаю, что мне дальше делать. Пора бы решить.

Мама предложила бы мне выйти из дома и подумать на свежем воздухе, но я и так уже на свежем воздухе. Пьер Куртуа посоветовал бы посидеть под деревом, но я чересчур возбуждена, чтобы просто сидеть. Пчеловод напомнил бы, что человеку не следует цепляться за грусть. Ал не сказал бы ничего, он не беспокоится о будущем. «Вчера ты красивая. Сегодня ты будешь свободна. Завтра ты была президентом Миттераном», — продекламировали бы люди в лодках. Дэй рекомендовал бы мне плотно позавтракать, Мадлен — испытать любовь (я так думаю), Колетт — ответить, что подтолкнуло меня задать этот вопрос. И на латыни, пожалуйста.

А что сказал бы мне ты, папа?

Пытаюсь представить себе его лицо и его точку зрения. Делаю вид, будто слышу его голос.

Пускай всего на долю секунды, но отец обретает свой голос.

Невидимый, недосягаемый, он поет регги, тогда как мой земной отец любил джаз. Don’t worry, ‘bout a thing, cos every little thing, gonna be alright…[46]

Я слышу его пение и смеюсь.

Мое внимание переключается на луговое разнотравье.

Все эти оттенки зеленого и черного с вкраплениями синего…

Оттенки / образы № 2

Благодарности

Благодарю Сандрин Элишаль и Филиппа Ларю за доверие и советы, Изабель Фори и Мари-Хосе Адифэ за пристанища среди лесов, Стефана Доннелли, моего валлийского рецензента, Франсуа «Перитис-симуса» Хакера, Майкла Кэша, который отправил меня в Пембрукшир, и Люси Аду Джонс — первую Нану.

Спасибо также Николь Альбине, Николь Бальвэ, Альбе-Гайе Беллуджи, Лорану Бенеги, Сильвии Фейтель, Вероник Хакер, Карин Ле Бейл, Филиппин Леруа-Больё, Флорану Массо, Клоду Перрону, Вероник Пулен, Мелиссе Тэквей, Сьюзан Видлер, Лоик Венсан и Сандрин Венсан.

Выражаю признательность всей команде «Издательства Лианы Леви», особенно Лиане Леви и Сандрин Палюссьер. Спасибо, что отворили дверь и шли рядом со мной.

Спасибо Эрвэ Якубовичу. Если бы не твое терпение и твое нетерпение, если бы не твои подбадривания, «Ложка», вероятно, так и осталась бы лежать в ящике стола.

Примечания

1

Трупное окоченение (лат.). — Здесь и далее примеч. перев.

2

Трупная бледность (лат.).

3

Номер плюс завтрак (англ.).

4

Звезда, рожденная в хаосе (валлийск.).

5

Навеки (лат.).

6

Мелодия литургического гимна, на которую положены стихи на английском и валлийском языках.

7

«Спрячься в своей скорлупе, рай или ад, было холодно в пути…» (англ.).

8

Приподнятое настроение (англ.).

9

Туалет (англ., искаж.).

10

Шагаю по солнечному свету, o-o! Говорю это, говорю это, о-о! (англ.)

11

Привет. Ты откуда? (англ.)