внешний вид Элвиса… В таком одеянии петь песни хиллбилли и надеяться остаться в живых… Это были хорошо пьющие ребята, и выходить перед ними неподготовленным, без имени и репутации… Для этого требовалась смелость».

Он вышел и спел обе свои песни — трио по–настоящему знало ведь только эти две песни, Скотти и Билл еще некоторое время что–то побренчали, потом Wranglers снова вышли на сцену, а Элвис и Сэм ушли. К этому времени вся уверенность, с которой он держался на сцене, Элвиса покинула. «Он сказал: «Мистер Филлипс, мне кажется… я провалился». А я сказал: «Элвис, ты шутишь? Все было хорошо». Я не сказал «отлично». Я сказал: «Единственное, чего тебе недоставало, — ощущения, что тебе самому это нравится». Видите, я был с ним честен, я не пытался кормить его чушью, и придраться ко мне он не мог».

Что же касается группы Wranglers, то, как вспоминал Скотти, между ее членами сразу же возникли трения. Начать с того, что они не поняли, что сопровождать выступление Элвиса будут только Скотти и Билл, — и действительно, ведь они не участвовали в записи и не были готовы к этому выступлению. К тому же участники группы не приняли Элвиса — ведь все в нем было непривычно, и то, как он выглядел, и то, как одевался, как держался, а прием, ему оказанный, тоже выходил за рамки обычного. Сэма подобное отношение удивило. Он не смотрел на Элвиса Пресли «как на некую особь. Я не думал: «А как он будет выглядеть на сцене, а как его будут воспринимать?» Я искал нечто новое, такое, чего еще никогда не было». Вот что увидел в ту ночь в клубе Сэм, это же увидели и Wranglers — но реакция их была прямо противоположной.

Сразу же после выступления в клубе «Бон Эйр» Сэм позвонил Бобу Нилу. Нил, диск–жокей станции WMPS, должен был вести в открытом амфитеатре в парке Овертон шоу, пышно названное «фестивалем хиллбилли, во время которого будут исполняться замечательные народные баллады в истинно фольклорном окружении», на котором «лично выступит сенсационная радиозвезда» Слим Уитмен из Louisiana Hayride, который споет свои хиты «Rosemarie», «Secret Love» и, естественно, «Indian Love Call». Сэм попросил включить в программу выступление нового трио. Боб был самым податливым из мемфисских антрепренеров и потому легко согласился, но поставил одно условие: Элвис должен вступить в профсоюз музыкантов, Сэм немедленно послал Марион оформлять бумаги, но поначалу ничего об этом Элвису не говорил — он боялся перегрузить парня. Однако все–таки решил на следующей неделе поместить объявление в газете рядом с объявлением магазина пластинок «Poplar Tunes»: он надеялся, что все пройдет нормально.

Дикси вернулась в город в воскресенье — слишком поздно, чтобы попасть на шоу Элвиса. Однако первой песней, которую ее семейство услышало, войдя в дом и включив радио, была «Blue Moon of Kentucky». В понедельник с утра Дикси первым же делом позвонила Элвису в «Краун Электрик» — он не хотел терять ни минутки и потому попросил ее прийти к нему домой, а то, если бы она назначила ему встречу у себя дома, ему пришлось бы сначала заехать переодеться. «Я оделась понаряднее — в светло–голубую узкую юбку и красную блузку, и мы с его родителями сидели на крыльце его дома. Они были ужасно взволнованны, все рассказывали мне о студии и о том, как им звонят разные люди и спрашивают: «Неужели это ваш сын?» А потом я увидела, как он идет по Алабама–стрит, увидела за квартал, и еле утерпела, чтобы не побежать навстречу, а он увидела меня и ускорил шаг. А когда он подошел ко мне, мы оба растерялись. Мы повторяли какие–то глупости вроде «Ну, как дела? Как каникулы? Ты получила мою телеграмму? Да, получила» и так далее. Он сказал, что ему нравится мой наряд, мы обменялись ничего не значащими вежливыми фразами, он прошел в дом — вроде как попить, и позвал меня. Я зашла за ним, и мы наконец–то поцеловались. Мы ведь не виделись так долго — целых две недели! — но мы не могли поцеловаться по–настоящему, потому что на крыльце сидели его мама и папа. Это был такой прекрасный день, я и сегодня помню его во всех деталях, в красках, и помню, что я подумала: «Господи, пусть так будет всегда, только бы он не изменился», но, знаете, потом все стало совсем другим…»

Однако какое–то время все шло по–прежнему: Дикси разъезжала вместе с ним на его грузовике, они виделись почти каждый вечер. Пару раз они заезжали на шоу Дьюи и сидели в студии, пока он вел передачу, а как–то раз Элвис дал в эфире номер телефона «Краун Электрик», и на следующий день телефон в конторе буквально разрывался. Типлеры сняли Элвиса с работы, чтобы он мог отвечать на звонки — они были почти так же рады его успеху, как мистер и миссис Пресли. Они ходили в клуб на первый его концерт, взяв с собой своих друзей и служащих, и были ужасно разочарованы тем, что ему не дали петь подольше.

По вечерам в доме Скотти проходили репетиции. Дикси также сопровождала на них Элвиса и ждала в компании двух жен — Бобби и Эвелин, зрелых матрон двадцати с чем–то лет (к тому моменту Дикси еще не сравнялось и шестнадцати). Однажды Элвис взял ее в студию «Сан», но вот Сэма Дикси испугалась — в отличие от Дьюи, в присутствии которого ей было очень легко и просто, хотя, если честно, он показался ей несколько вульгарным. Нет, Сэм тоже отнесся к ней вполне приветливо, но Дикси почувствовала себя совершенно чужой — Сэм был весь сосредоточен на Элвисе, поэтому она вела себя даже тише обычного. В субботу снова был концерт в клубе «Бон Эйр», но Дикси не пошла — там подавали спиртные напитки, и ей, как несовершеннолетней, вход был заказан. Она ждала Элвиса дома. Когда он, наконец, появился, выяснилось, что он забыл в клубе свой пиджак, и они вместе пошли за ним в клуб. «Это был совершенно другой мир. Люди узнали его, и он был вынужден снова выйти на сцену. А я сидела и думала: «Нет, все это слишком далеко от меня, я всего лишь сторонний наблюдатель».

На следующей неделе в прессе появились объявления о шоу, которое должно было состояться 30 июля в парке Овертон. В одном из объявлений перепутали его имя — написали «Эллис Пресли»,