убедилась в одном: эта игра ведется на время. Всякий раз, когда слышался шелест газеты или бряцанье кастрюль, она понимала, что еще одна частичка жизни матери вот-вот будет запрятана в коробку. Если Мередит будет продолжать в том же духе, то скоро от этой жизни ничего не останется.

Но папа желал для жены другого, и теперь о том же думала и Нина. Сильнее, чем чего-либо в жизни, она хотела узнать историю о крестьянке и принце.

Когда подошло время завтрака, Нина снова появилась на кухне. Сторонясь сестры, от которой веяло ледяным холодом, и даже не глядя на нее, Нина налила чашку сладкого чая, сделала тост и понесла завтрак в спальню матери. Та лежала в кровати, чинно сложив узловатые руки на животе поверх одеяла; по растрепанным седым волосам было понятно, что спала она беспокойно. Через открытую дверь они слышали, как Мередит на кухне пакует вещи.

– Могла бы помочь сестре.

– Могла бы. Если бы считала, что надо тебя увозить. Но я так не считаю. – Нина вручила матери чашку и тост. – Знаешь, что я осознала, пока готовила тебе завтрак?

Мать отпила из изящной фарфоровой чашки с серебристой каемкой.

– Вероятно, ты сейчас мне расскажешь.

– Я понятия не имею, что ты любишь больше – мед, джем или корицу.

– Все годится.

– Проблема в том, что я этого не знаю.

– А. Так вот в чем проблема, – вздохнула мать.

– Ты опять на меня не смотришь.

Ничего не ответив, мать снова отпила чаю.

– Я хочу послушать сказку. Ту, про крестьянку и принца. От начала и до конца. Пожалуйста.

Мать поставила недопитую чашку чая на прикроватную тумбу и поднялась с постели. Пройдя мимо Нины, как будто та была привидением, она покинула комнату, пересекла коридор и закрылась в ванной.

За обедом Нина предприняла новую попытку. На этот раз мать взяла сэндвич и вышла из дома.

Нина последовала за ней в зимний сад и села рядом.

– Я ведь не шучу, мам.

– Да, Нина. Я знаю. Пожалуйста, уходи.

Нина минут десять посидела возле нее, чтобы доказать серьезность намерений, а затем ушла в дом.

Мередит на кухне укладывала в коробку кастрюли и сковородки.

– Мама никогда не сдастся, – сказала она, когда вошла Нина.

– Спасибо за поддержку, – саркастически отозвалась та, доставая из кофра камеру. – Продолжай пихать ее жизнь в коробки. Знаю, как тебе нравится наводить порядок и цеплять этикетки. На тебя даже смотреть смешно. Клянусь богом, Мер, я не понимаю, как дети и Джефф тебя терпят.

Нина вернулась в дом только в седьмом часу. В последних проблесках медного заката цветущие яблони переливались перламутровой белизной и долина обретала неземной вид.

В кухне было пусто, не считая заполненных и аккуратно подписанных картонных коробок, стоявших ровно между кладовой и холодильником.

Выглянув в окно, Нина увидела машину сестры все на том же месте. Наверное, Мередит сидит в какой-то из комнат, окруженная новой порцией коробок.

Нина открыла морозильник и порылась среди бесчисленных рядов пластиковых контейнеров. Суп с фрикадельками, тушеная курица с клецками, вареники, мусака с бараниной и овощами, стейк на кости, томленный в яблочном вине, драники, паприкаш с красным перцем, котлета по-киевски, бефстроганов, штрудели, рулетики с ветчиной и сыром, домашняя лапша и с десяток видов пряного хлеба. В гараже стоял еще один забитый едой морозильник, а в подвале громоздились батареи банок с домашними заготовками из фруктов и овощей.

Нина выбрала одно из своих любимейших блюд – тушеное мясо, фаршированное беконом и хреном. Она разморозила его в микроволновке вместе с нарезанными овощами и густым говяжьим бульоном, а затем переложила все в форму для запекания и отправила в духовку, которую нагрела до двухсот пятидесяти градусов, полагая, что примерно столько и нужно. На плиту Нина поставила кастрюлю с водой для лапши. Мало что в этом мире могло сравниться с лапшой маминого приготовления.

Пока блюдо запекалось в духовке, Нина накрыла стол на двоих и налила себе бокал вина. Уловив аппетитные запахи, мать непременно захочет спуститься.

И правда, в шесть сорок пять мать вошла в кухню.

– Ты приготовила ужин?

– Разогрела, – сказала Нина и провела ее в столовую.

Мать окинула взглядом ободранные стены в пятнах высохшей, почерневшей крови.

– Лучше поужинаем на кухне, – сказала она.

Это Нине в голову не пришло.

– Хорошо.

Она переставила две тарелки и приборы на дубовый стол в кухне.

– Садись, мам.

Тут вошла Мередит; увидев стол, накрытый на двоих, она поморщилась от раздражения – а может, от облегчения. Сказать было трудно.

– Хочешь поужинать с нами? – спросила Нина. – Я думала, ты поедешь домой, но еды здесь хватит на всех. Мама по-прежнему готовит на целую армию.

Мередит покосилась в окно, в сторону своего дома.

– Ладно, – выдавила она. – Все равно Джефф… вернется поздно.

– Отлично, – сказала Нина, пристально глядя на сестру. Странно, что Мередит согласилась остаться. Обычно она при первой возможности мчится домой. – Давай, садись сюда.

Как только Мередит села, Нина проворно разложила перед ней приборы и принесла хрустальный графин.

– Для начала рюмка водки.

– Что? – изумилась Мередит.

Мать взяла графин и наполнила рюмки.

– С ней спорить бессмысленно.

Нина вернулась за стол и подняла рюмку. Мать чокнулась с ней, Мередит неохотно присоединилась к ним. Затем все трое выпили.

– Мы русские, – внезапно сказала Нина, глядя на Мередит. – Почему я никогда об этом не думала?

Мередит равнодушно пожала плечами.

– Я принесу еду, – сказала она, поднимаясь. Через минуту она поставила на стол полные тарелки.

Мать прикрыла веки в молитве.

– Ты помнишь такое? – шепотом спросила Нина у Мередит. – Чтобы мама молилась?

На этот раз Мередит только закатила глаза и потянулась за вилкой.

– Ясно, – сказала Нина, делая вид, что не замечает неловкую тишину за столом. – Мередит, раз уж ты здесь, придется участвовать в нашей новой игре. Я бы даже сказала, новаторской. Называется «разговоры за ужином».

– Значит, милая болтовня, так? – спросила Мередит. – И о чем же?

– Я начну, а ты подхватишь. Моя любимая песня – «Рожденные дикими»[11], а любимое воспоминание из детства – поездка в Йеллоустон, когда папа учил меня ловить рыбу. – Она взглянула на Мередит: – И мне жаль, если я усложняю жизнь старшей сестре.

Мать отложила вилку.

– Моя любимая песня – «Где-то за радугой»[12], любимое воспоминание – день, когда я смотрела, как дети в парке делают ангелов на снегу, и мне жаль, что вы, сестры, не очень дружны.

– Мы дружны, – возразила Нина.

– Все это глупо, – сказала Мередит.

– Нет, – ответила Нина, – глупо