— А ты его знаешь? Ведь ты его не знаешь! Я перешел фронт совсем в другом месте, а возвращаюсь здесь. Ну, я скажу тебе: «Птица, великая Финляндия, танк, гранит». Ты поверишь? Нет, не поверишь. Значит, молчи и веди меня в штаб. Мне необходимо сейчас же по телефону передать некоторые материалы разведки.

— Я не могу уйти с поста.

— Скажи, как пройти в штаб.

— Нет, я не имею права сказать вам об этом, — упрямо возразил часовой.

— Тогда я сам пойду искать штаб.

— Я не отпущу вас. Скоро придет начальник караула, он выяснит, кто вы.

Юрий подумал: «Ну, голубчик, я совсем не хочу видеть твоего начальника» — и внимательно взглянул на часового.

У безбородого, тщедушного солдата было сизое от мороза лицо: он, видимо, давно стоял на посту и окоченел.

Коробящаяся тоненькая шинель неловко сидела на нем, а шея была окутана обрывком грязного шарфа.

Неожиданно прыгнув вперед, Верхоглядов молниеносным ударом опрокинул солдата на снег.

Тот слабо охнул.

Юрий вынул из рук солдата автомат, снял с пояса сумку с гранатами: все это нужно было унести подальше и зарыть в снег. Из кармана мундира часового он извлек бумажник с документами, письма, фотокарточки — пригодятся…

И, снова сгибаясь, выбрасывая вперед палки и сильным рывком подтягивая тело, он помчался по лесу вперед и вперед, к шоссейной дороге…

Шоферы грузовых машин, ездовые военных обозов, посасывая кривые трубки, спокойно смотрели на заснеженные сосны, высокой шеренгой стоящие вдоль шоссе.

Фронт — далеко, и выстрелы тяжелых орудий слышны глухо, как шум моря… А в ста метрах от шоссе, в чаще ельника, сидел в глубоком снежном окопе, накрывшись белым халатом, Юрий Верхоглядов.

День был теплый. Да, было тепло тем, кто в это время бежал на лыжах или шел по дороге. Но как мучительно сидеть согнувшись весь день в снегу, чувствуя, как постепенно начинают зябнуть ноги, закутанные в сырые от пота портянки, как деревенеют пальцы!

Нестерпимо тянет закурить, но курить нельзя. Запах табака далеко слышен по ветру. Можно только спать. Даже не спать, а дремать, поминутно просыпаясь из опасения быть обнаруженным.

Верхоглядов чутко прислушивался к гулу моторов на шоссе, к хриплым голосам ездовых, к шороху падающих с ветвей хлопьев снега. Он ждал ночи.

Чтобы как-нибудь скоротать время и не заснуть, Верхоглядов то припоминал любимые стихотворения, то считал до тысячи, то размышлял о том, что́ красивее — Крещатик или Невский проспект…

А для чего об этом думать, он и не знал. Но ему было приятно представить себе Невский то морозными зимними днями, когда на стенах домов выступала серебристая вязь инея, а кони Аничкова моста покрывались нежно-голубыми яблоками; то белыми ночами, которые правильнее бы назвать синими, когда дома, дворцы и даже Казанский собор как бы становились невесомыми, отрывались от земли и плыли в волнах зыбкого, порою неправдоподобно блестящего, порою тускло-сумеречного полусвета.

А Крещатик был очень хорош осенью: деревья в золоте и багрянце листвы и опирающийся на кресты древних храмов купол хрустального, уже не знойного густо-синего неба…

Вот и пришла ночь. Верхоглядов лежит в канаве, за пеньком, около самой дороги, белый халат сливается с белизной снега.

Проехала длинная колонна грузовых машин. Конечно, хорошо бы бросить парочку гранат и дать очередь из автомата. Как бы перепугались фашисты! В шестидесяти километрах от линии фронта — засада русских партизан.

Нет, дальнему разведчику надо ждать более богатой добычи. Он должен захватить штабного офицера, или курьера с военной почтой, или вестового с донесением. Вот зачем он пришел в глубокий тыл противника.

И когда на пустой дороге показался длинный черный автомобиль, Верхоглядов уверенно встал и, выйдя на шоссе, поднял правую руку.

Тормоза заскрежетали, и машина остановилась перед самой грудью Верхоглядова.

Рядом с шофером сидел офицер в светло-рыжей шинели. Приоткрыв дверцу, он наставил на Верхоглядова пистолет и испуганно закричал:

— Кто? В чем дело?

— Патруль. Простите за беспокойство, господин майор, — на чистейшем финском языке сказал Юрий.

— Фу-у, — облегченно вздохнул офицер. — Эти проклятые партизаны… — Он внимательно посмотрел на румяное, пышущее здоровьем лицо Верхоглядова. — Ну, что нужно?

— Перемена пропусков, господин майор, — вежливо сказал Юрий.

Часовой по уставу — лицо неприкосновенное и обладает особыми правами: его приказы обязаны выполнять все солдаты и офицеры.

— Слушаю вас, — сказал, заметно успокоившись, офицер, выставляя наружу голову в мохнатой шапке.

Верхоглядов вырвал из кармана гранату, ударил офицера в висок, и тот, прежде чем успел что-либо понять, был уже мертв.

Шофер, выкрикивая что-то противным, злющим голосом, тянул из-за пояса пистолет. Но поздно, слишком поздно…

«Вполне удовлетворительное знание финского языка, — думал не без доли тщеславия, впрочем вполне оправданного, Юрий Верхоглядов. — Ленинградский университет может быть доволен своим студентом».

Как тихо на дороге! Глухая зимняя ночь… На всякий случай он перенес в кусты трупы офицера и шофера.

Присев на ступеньку автомобиля, он начал бегло проглядывать бумаги из полевой сумки офицера. У него захолонуло сердце. Это были материалы исключительного значения. Он зажмурился, словно не верил своим глазам. В его руках сейчас были оперативные материалы штаба пехотного корпуса.

— Та-ак, — протяжно сказал он. — Пока все идет хорошо. Мне посчастливилось. Признаться, я не ожидал такого успеха. Теперь в обратный путь.

На шоссе появился и на большой скорости приблизился к Верхоглядову, гремя цепями по снегу, грузовой автомобиль.

На нем огромной грудой лежали связки лыж и сидели несколько солдат.

Грузовик проскочил вперед и остановился.

— В чем дело? — крикнули оттуда.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказал спокойно по-фински Верхоглядов. — Я сейчас поеду дальше.

Два человека спрыгнули с грузовика и пошли к нему.

— Около реки засада партизан, — сказал широкоплечий, обрюзгший офицер. — Мы едва проскочили. А машина обер-лейтенанта Мюллера разбита. И он погиб… Ты один в машине?

— Так точно, господин офицер!

— Господин майор!

— Простите, господин майор, в темноте не видно знаков отличия.

— Какого полка?

— Шестьдесят седьмого, — сказал Юрий. Он точно знал, что неподалеку расквартирован этот полк.

— Я поеду в вашей машине, — сказал офицер. — У грузовика выбиты все стекла, холод страшный…

«Чтоб тебя черт побрал, — подумал сердито Верхоглядов. — Навязался на мое горе». И почтительно сказал:

— Пожалуйста, господин майор.

Солдат, видимо денщик офицера, полез в кабину.

— Можете ехать, — разрешил майор, усаживаясь на переднее место, рядом с рулем.

— Простите, господин майор, сейчас я привяжу свои лыжи.

— Лыжник?

— Так точно, господин майор.

— То-то я смотрю, что ты так хорошо одет.

Плотно привязав свои лыжи, Юрий сел за руль, и с глухим завыванием машина понесла его и двух