Шрифт:
Закладка:
А через час с безумной скоростью Эльяшев мчится на мотоцикле по ночной дороге. Мотоцикл ему дают знакомые танкисты. Веселый, легкий человек!
Ну, запишу, как он перехитрил меня на сегодняшних учениях.
Рота Эльяшева обороняла населенный пункт. Наступление вела рота Чужко. Вдруг комдив с каким-то веселым озорством сказал:
— Будет вам, Вербицкий, киснуть над штабной документацией! Пора промяться, по грязи побегать… Ведь мы к наступлению готовимся! Мало ли что произойдет… Командуйте ротой Чужко.
Разумеется, я бодро ответил:
— Есть командовать ротой Чужко.
Право, я отлично вел наступление. Это — без похвальбы! Только я не заметил, что правый фланг моей роты открыт. В обороне, за кустами, на окраине поселка лежали автоматчики. Увидев, что фланг моей роты «не обеспечен», как мы выражаемся, командир отделения автоматчиков сержант Лавров приказал: «Вперед!» Автоматчики поползли по залитой грязью канаве. Скрытно выведя свое отделение во фланг, сержант крикнул: «В атаку! Урр-а-а-а!»
Мокрые, грязные, автоматчики, гремя трещотками, бросились на нашу роту.
Генерал признал, что от этой фланговой атаки отделения (всего одного отделения) автоматчиков моя рота понесла значительные «потери».
Замечательно, что сержант Лавров провел весь маневр своего отделения всего лишь двумя командами, двумя словами!
Счастлив тот офицер, у которого в бою будут такие натренированные, умелые солдаты…
Генерал уезжал поздно вечером. Начальник штаба полка и я провожали его до машины.
Мимо нас, разбрызгивая лужи, пролетел на мотоцикле Эльяшев.
— Лихой парень! — улыбнулся генерал. — Он еще не знает себя, своей силы. Но к счастью, на войне люди быстро мужают. Он — прирожденный солдат!»
Это был тот день, ради которого солдаты месяцами учатся, ползают по холодной и грязной земле, ходят по топким болотам, штурмуют дзоты на учебных полях, колют штыками чучела, бросают гранаты в макеты танков, а офицеры изучают уставы и наставления, чертят схемы, проводят тактические учения, — это был день не маневров, а боя!
Первый батальон находился в резерве командира дивизии.
В канаве, на восточной опушке рощи, под условным названием «Лилия», лежали капитан Ванников и Иван Эльяшев.
— Обстановка прояснилась, — задумчиво говорил капитан. — Разведка донесла, что у фашистов вокруг поселка дзоты. На флангах противника лес, и лес густой, в нем пушки не развернутся.
— Надо бросить через лес бронебойщиков! — предложил Эльяшев.
— Пожалуй, ты прав, — медленно сказал Ванников, сдирая с усов комочки льда. — Покажи карту. Фу, собачий холод!
С глухим свистом прорезая тяжелый морозный воздух, пролетела вражеская мина и оглушительно разорвалась на дороге.
— Сюда начал бросать!
Эльяшев не спеша вынул из кармана сухарь. Прищурившись, он взглянул на карту. Красные стрелки указывали направление главного удара. Третий день, вернее, третьи сутки, шел напряженный бой в этих непроходимых лесах и болотах, а первый батальон все еще находился в резерве.
Встречая на дорогах санитарные повозки, Эльяшев чувствовал себя в чем-то виноватым, хотя и знал, что никакой вины за ним нет.
Но час назад Ванников получил боевую задачу.
Упала еще одна мина на дороге, теперь ближе: сухой иней посыпался с деревьев.
— Твоя рота готова?
— Да!
— А как ты себя чувствуешь? Волнуешься, поди!
Ослепительным клубком вспыхнуло рыжее пламя.
И тотчас грянуло совсем рядом, да так оглушительно, что почудилось: это сама земля завыла от нестерпимой боли.
Капитан Ванников прислонился к стенке канавы, ноги его подгибались, он неуклюже сползал вниз, крепко зажимая рукой кровоточащую рану.
— Ох, неужели отвоевался? — вздохнул он. — Делать, однако, нечего. Принимай батальон, командуй, товарищ старший лейтенант.
В этот момент пронзительно затрещал полевой телефон. Командир полка вызывал командира первого батальона.
— Капитан Ванников ранен. Да, тяжело. Уже отправлен в медсанбат.
Сердце Эльяшева дрогнуло, когда сквозь шум и потрескивание до него донесся далекий, чуть-чуть хриплый — простуда прихватила — голос полковника:
— Командуйте! Приказ на наступление послан со связным…
Светлело небо на востоке.
Солдаты спали в наспех устроенных шалашах и палатках. Не спали только те, кому спать было не положено: часовые, наблюдатели, повара, телефонисты.
И Эльяшев не спал; он сидел у свечи, воткнутой в горлышко бутылки, внимательно разглядывал карту. О многом надо было ему подумать, чтобы уверенно, спокойно встретить приближающийся бой.
Багровой змеистой трещиной раскололось черное небо — это взлетела красная ракета. И сразу та тревожная тишина, которая бывает только на войне, сменилась лязгающим и воющим грохотом стрельбы. Минометчики обрушили на занятый фашистами поселок сотни мин, пламя поднялось над избами. По приказу Эльяшева бронебойщики в белых халатах, с тяжелыми ружьями поползли по сугробам.
Хрипели телефоны. Проворно шныряли среди деревьев, увязая в глубоком снегу, связные. Рота Чужко выдвинулась на левый фланг в готовности атаковать передний край противника.
Словно раскаленным добела мечом, наша артиллерия рубила и кромсала вражеские траншеи, дзоты, блиндажи.
За бугром в неглубоком окопчике стоял Эльяшев, прижав к глазам бинокль. Из-под сосен вынырнул связной, упал рядом с окопом, зачерпнул рукавицей рыхлый снег, приложил к лицу.
— Товарищ старший лейтенант, — тяжело дыша, произнес он, — Чужко убит…
Эльяшев протяжно вздохнул.
— А рота? — спросил он.
Заметив слезы на глазах солдата, он быстро отвернулся. Эльяшев не был черствым человеком, но сейчас он думал о судьбе боя, о судьбе своего батальона, а ведь в батальоне было много людей, которых он любил так же сильно и нежно, как Чужко.
— Беги и передай лейтенанту Семенову, что я назначаю его командиром роты, — сказал он твердо.
Фашисты подтянули из тыла тяжелые минометы. Лавина огня обрушилась на стрелковые цепи Эльяшева, вздрагивала и гудела земля. В воронках, окопах, ямах, в снегу лежали солдаты. Они знали, что надо идти вперед, но они не могли идти вперед, и Эльяшев понял это и в душе простил их.
Атака первого батальона успеха не имела.
Эльяшев закрыл глаза, опустился на снег, чувствуя во всем теле неимоверную усталость. Он знал из книг и рассказов товарищей, что в бою выпадают минуты, когда для офицера самое главное — не растеряться! Разве он растерялся?
Когда в окоп спрыгнул связной, Эльяшев сидел сгорбившись; ровные, светлые, с коричневой каемкой от непрерывного курения зубы его были сердито оскалены; он как будто постарел за эти минуты. «Черт, черт, — бормотал он, отчетливо, злобно выговаривая слова. — Черт, черт!» Почувствовав вопросительный взгляд связного, он встряхнулся, словно ему за шиворот попал снег.
— Ну?
Связной рассказал, что разведчики взяли «языка» и пленный признался, что перед ротой Семенова на фланге — наспех
