Собственно, далее Константин не пытался строить ни государственную церковь, ни народную религию. Он не ставил себе таких задач. Тем важнее понять, что процесс двинулся именно в этом направлении как бы сам собою. Люди хлынули в церковь. И тут же сама церковь, защищая себя от людей случайных и лицемерных, поставила на своем пороге шлюзы, то есть, ввела чин оглашенных. Не всех подряд допускали до крещения, но ввели повсеместно курсы для катехизации. Людей стали учить, им стали проповедовать евангельскую веру предварительно, прежде чем они сочетались бы Христу в святой купели. Это максимум, что могла бы сделать церковь, хоть как-то заботясь о «чистоте рядов». И она это сделала. Но само по себе средство это, оглашение с испытательными сроками, и не может быть надежным. Если христианином стать выгодно, то и не слишком искренние люди потрудятся, пройдут любые поучения и даже сдадут любые экзамены. При этом что происходит в их сердце – одному только Богу известно. А в целом церковь становится из общества лично призванных свыше людей, обществом с традиционной религиозной культурой.

Оглашение было, но параллельно с ним, именно с IV века набирала обороты практика крещения младенцев, которая и раньше существовала, но всеобщей не была. Впоследствии она стала доминирующей, (и по очень уважительной причине – младенческой смертности), так что институт оглашения потерял уже смысл. Христианами становились теперь по традиции и по воспитанию, а не по личному зову свыше.

Но разве не так было в Израиле в древние времена? Там тем более ни один младенец религию себе не выбирал. Согласия на обрезание не спрашивали у восьмидневных младенцев. И бар-мицву (обряд совершеннолетия с посвящением Закону) проходили тоже все юноши подряд. Личный фактор, личный религиозный выбор в народной религии даже не предполагался.

Казалось бы, в первые три века в христианской церкви доминировало другое отношение. Подавляющее большинство христиан это были люди именно лично призванные. И наверное, это было лучше, если судить по внутреннему человеку. Но таких всегда будет исчезающее меньшинство, значительно менее десятой части, – и вот Бог поворачивает руль истории в другую сторону.

Повторим: ни один человек в церкви, ни цари, ни епископы, в Константиновы времена не задавались такой сознательной целью: повернуть церковь лицом к народу, упростить вхождение в нее, сделать ее более обмирщенной и служащей земным и утилитарным целям. Однако же, Церковь в целом двинулась именно сюда. И когда мы замечаем совершенно аналогичный процесс во времена ветхозаветные, нам ничего не остается, как смириться с Божиим замыслом.

Константин, а особенно его мать Елена, оказали христианам и еще одну услугу – восстановлением святых мест. Он едва ли предполагал, какой огромный кладезь он этим открывал для развития именно народной религии. Вспомним, что до Константина обязательным требованием ко всякой разрешенной религии в Риме было наличие своих святынь и святилищ. Христианство именно по этому признаку лишалось статуса религии разрешенной. Потому что у древних христиан не было особых святилищ. Свою вечерю они совершали в жилых домах, а не в каких-то нарочитых культовых сооружениях, которые постепенно появлялись лишь позже. И вдруг на планете появляется место, совершенно аналогичное Храму Соломона. Это – Храм Воскресения Христа. Уникальное место. Гроб Господень. Крест Господень, положенный в храме. Первый в христианской истории центр паломничества. А паломничество, как мы помним, важнейший атрибут религии народной. Мы помним, что народное сознание разделяет пространство на сакральное и все остальное, разделяет время на хаджи и запретные месяцы – и все остальное. И тут, – пожалуйста, христиане, принимайте такой подарок.

Конечно, само по себе открытие святых мест Иерусалима дало огромный толчок христианской миссии. Люди потянулись в Святую Землю. Исаины пророчества о славе Иерусалима наполнились новым живым и звучным содержанием. Евангелие стали «читать ножками», проходя по тем камням, которых могла коснуться нога Иисуса и Его учеников.

Разве это не то же самое, что и установление Храма ветхозаветного, ковчега завета в нем и паломничеств к нему? Да, конечно, вера самого Авраама и самого Моисея не нуждалась ни в храме, ни в ковчеге, ни в паломничествах к ним. Да, конечно, если человек более озабочен обретением евангельских нравов, нежели посещением евангельских мест, то это лучше. Но скажите: разве логично за Давидом и Соломоном в их делах по устроению

Божия святилища видеть указание Господне, а за восстановлением Иерусалима, как Города Иисуса, такого указания не разглядеть?

Константин есть новый Соломон в строительстве Храма. И этот факт нужно спокойно признать. Спокойно видеть перст Божий за тем и за другим событием одновременно. Видеть миссионерский компромисс со стороны людей и миссионерское снисхождение к этому со стороны Бога.

Хотя при этом, конечно, и в том, и в другом случае открывались духовные опасности. Яхве начинали воспринимать племенным богом в сонме аналогичных ему богов у других народов. А в христианском благочестии, хотя к прямому многобожию не возвращались, но элементы фетишизма, погоня за «святыньками» со Святой Земли, двинулись, набирая обороты, и именно в связи с возведением Храма. И речь идет не о простом цветочке из Палестины, засушенном в Библии, а о повальном увлечении реликвиями, постоянными попытками отыскать гробницы апостолов и древних святых, а затем и вскрывать и переносить их мощи, расчленять и использовать для врачевания. Что в свою очередь породило поток реликвий явно поддельных, торговлю всеми этими предметами. Это, конечно, уже крайне негативная сторона «народной религии», не заслуживающая не только снисходительного согласия, но и простого извинения.

Остается только жалеть о том, что древние римские законы о категорической неприкосновенности любых захоронений, еще столь достопамятные во времена отцов IV века, ссылающихся на них в своих проповедях, как-то постепенно, то ли отменились, то ли забылись, но в любом случае, исчезли из сознания. Ибо пришло время, когда миссионерское действие святых мощей сменилось антимиссионерским действием, связанным со свято-торговлей и шарлатанством. И это антимиссионерское действие вылилось в иконоборческие смуты на Востоке империи (VIII–IX в) и в Реформацию на Западе во времена Лютера. Там и здесь пролились потоки крови, а от христианской веры и церкви отвратилось множество душ.

Оборотная сторона народной религии тоже нашла свое проявление.

В том же ключе народной религии следует рассматривать и иконописание, так сказать, новое изготовление херувимов над ковчегом завета. Иконы, особенно хорошо изготовленные, – это прекрасные миссионерские пособия для простых людей, имеющих все же эстетический вкус. И таковыми пособиями иконы остаются и до сего дня. Но народная религия, разумеется, окружает сами эти