руководством цели, что, впрочем, вовсе не означает, что писать об этом было нечего. Скорее всего, авторы избегали касаться комсомольской жизни не оттого, что та была скучна, но по причине того, что наиболее захватывающие ее подробности не были бы допущены к печати цензорами.

Вышеописанные инциденты имели место в ночное время, однако и днем держать комсомольцев в узде было ничуть не легче. Комсомольское руководство в Ташкенте подчас с трудом могло даже разыскать членов той или иной украинской стройбригады: у днепропетровской бригады, к примеру, «не было ни отчетности, ни списка членов» – ничего. На посвященное данному вопросу собрание прораб бригады не явился, и в целом до коммунистической миссии было дело лишь нескольким ребятам[352]. Члены киевской бригады также игнорировали свой комсомольский долг, так что их приходилось «насильно затаскивать» на оргсобрания[353]. Словом, проблема была весьма распространена. Одесская и львовская бригады вообще редко устраивали собрания, а в их отчетах царила сплошная сумятица[354] – в силу высокой ротации в масштабах всего города даже давно уехавшие домой комсомольцы все еще числились работающими на ташкентских объектах[355].

Документы 1966 года дают представление о том, насколько непросто было уследить за строительными бригадами, но не объясняют, однако, столь явной озабоченности списками рабочих. В более поздний период путаница со списками членов бригад связывалась с типичной для советской системы коррупцией. В 1985 году при пристальном изучении состава украинских стройотрядов было выявлено, что нередко один и тот же человек числился в одновременно в разных бригадах, или же командир приписывал бригады к неутвержденным объектам и попросту прикарманивал выделяемое финансирование. Командир еще одной бригады добавил в список своих родственников, а в списке одной бригады в Донецке обнаружились двое местных жителей, воспользовавшихся случаем, чтобы съездить в Сахалинскую область и обратно[356]. Документальных подтверждений тому не сохранилось, но нечто подобное, вполне вероятно, имело место и в Ташкенте.

С учетом столь нерегулярной посещаемости собраний, нет ничего удивительного в том, что политпросветительская составляющая миссии терпела полнейшее фиаско. В атмосфере триумфа, в которой проходило воссоздание города, можно было ожидать, что молодежь воспримет возложенную на нее миссию с особым энтузиазмом; и тем не менее устроители различных мероприятий неустанно жаловались, что клубы не собираются, а красные уголки, предназначенные для пропаганды коммунистических ценностей, игнорируются. Были жалобы и на незначительные проступки вроде удаления футболиста с поля, обсуждать которые в дальнейшем никому в голову не приходило[357]. Но в большинстве жалоб прямо говорилось о неспособности привить молодежи надлежащие коммунистические ценности. «Воспитание масс», согласно чаяниям комсомольского руководства, следовало привести к известным стандартам, но командиры бригад заявляли, что инициатива должна исходить от самих работников[358]. В комсомольской верхушке рассчитывали на просмотр кинофильмов, посещение спектаклей и туристические вылазки, а сверх того желали, чтобы в стройотрядах устраивались лектории по интересующим молодежь темам[359]. Данные замечания относятся к началу 1967 года, но уже в конце 1966-го активные члены комсомола организовывали подобные программы, ни одна из которых популярности не снискала. К примеру, явка на организованный в знак солидарности с вьетнамским народом добровольный воскресник была столь низкой, что организаторам пришлось обязать комсомольцев явиться на следующий[360]. Командир харьковской бригады пытался договориться об общем собрании с некоторыми из своих ста пятидесяти рабочих, но договариваться с каждым в отдельности было невозможно. К ноябрю 1966 года мероприятие все еще планировалось, поскольку командир нуждался в партийной поддержке и понятия не имел, как именно такое комсомольское оргсобрание проводить. Оно и понятно: объекты отнимали слишком много времени, чтобы беспокоиться еще и о посещении собраний[361]. И во всех подобных случаях недисциплинированности или низкой явки молодые люди принимали решения, на которые партия совершенно не могла повлиять.

Стоит обратить внимание на плановую деятельность комсомольских стройотрядов из Луганска и Харькова в июле 1966 года. Июльский календарь буквально каждый день сулил лекции о вреде пьянства в жарком климате, об инновациях в кибернетике, о моральном облике советского гражданина, перемежавшиеся со спортивными мероприятиями, экскурсиями по местным достопримечательностям, турпоходами, рыбалкой и тому подобным[362]. У харьковчан на лето 1966 года также имелся отдельный лекционный план, позволяющий еще лучше понять, с какими вызовами сталкивались руководители бригад. Среди насущных тем значились: «О вреде алкоголя», «Женская честь и достоинство» и «Венерические заболевания и их профилактика»[363]. Очевидно, отношения полов являлись существенной составляющей комсомольской жизни в Ташкенте.

Лучшим методом профилактики венерических заболеваний считалось, конечно, воздержание; впрочем, даже если таковое и предлагалось на лекциях, все прекрасно понимали нереалистичность подобного подхода. Землетрясение совпало по времени с сексуальной революцией на Западе (неудивительно, что и в русский лексикон слово «секс» вошло как раз в 1963 году) [Comrie, Stone, Polinsky 1996: 210]. Задокументированные проступки на сексуальной почве были зачастую достаточно безобидными, однако повсюду царила атмосфера распущенности и вседозволенности: нимало не стесняясь, барышни в общежитиях позволяли «молодым людям засиживаться в своих комнатах до часу ночи, а порой и до более позднего времени»[364]. Во время одного из таких эпизодов комсомолец из киевской бригады «посягал оскорбить личное достоинство» замужней женщины: та ушла к себе в комнату вздремнуть, после чего к ней вошел означенный нарушитель и принялся ее «домогаться», однако же «получить то, чего он добивался», она ему «не позволила»[365]. Молодой человек, как видно, потерпел неудачу в своем предприятии и выслушал гневную отповедь на комсомольском собрании, но очевидно, что в появлении мужчины в женской комнате ничего из ряда вон выходящего не видели.

Но наиболее наглядный пример промискуитета, пожалуй, можно найти не в протоколах комсомольских собраний, а в кино – в уже неоднократно упоминавшейся документальной ленте М. К. Каюмова «Ташкент, землетрясение». Картина в целом снята в откровенно советских идеологических тонах, но одна сцена блестяще иллюстрирует вероятный масштаб тогдашней половой распущенности. Она открывается рассказом опрятного юноши о благородных побуждениях, повлекших его в Ташкент, который сменяется кадрами молодой пары, идущей держась за руки. Они беззаботно прогуливаются мимо стройплощадок, как бы давая понять, что любовь и романтика – также часть возрождения города. Уже в следующем кадре камера выхватывает девушку, трудящуюся на стройке: из-за жары ей пришлось сбросить верхнюю одежду, оставшись лишь в бюстгальтере. Совершается своеобразный переход от прогулки за руку к обнаженному телу. Больше того, поскольку на барышне надет купальник, а не легкая летняя одежда, данная сцена подразумевает скорее динамическое, чем статическое развитие: бюстгальтер без другой одежды наводит на мысли либо о его снятии (половой акт вот-вот