Социальные аспекты восстановления Ташкента

Хотя картина государственных планов и находилась в центре внимания, но это все же была лишь часть процесса. Рабочие на собраниях жаловались на всевозможные организационные недочеты и небезопасные условия труда. Люди прибывали в город, лишь чтобы вскоре отбыть восвояси; коренные жители кто целыми семействами навсегда покидал город, кто вскоре возвращался; многих детей эвакуировали в летние лагеря. В подобной атмосфере людям открывалась возможность сменить устаревшие социальные роли на новые, смахнуть натянутые идеологические улыбки и заговорить чуть громче – словом, воспользоваться свободой, рождающейся в подобном хаосе. Очень многим не нравилось, а некоторым было просто безразлично то, каким образом Ташкент превращается в «наикрасивейший город страны». Жалобы рабочих, устоявшиеся привычки студентов, роль ученых и общая смена ценностей – все это придавало истории восстановления Ташкента весьма значительный социальный аспект, зачастую совершенно неподконтрольный партии.

В основном касательно работ по восстановлению Ташкента встречалось два типа жалоб: речь шла о проблемах с поставками материалов и о невысокой эффективности рабочих на местах. «Строительная газета», к примеру, прямо указывала, что землетрясение было «виновато» далеко не во всем: ведь когда бригаде отделочников на объекте приходится тратить время на вывоз строительного мусора и мытье полов, на следующем объекте все попросту встанет из-за задержки с отделочными работами[318]. Профсоюзы на своих собраниях в присутствии представителей республик громогласно критиковали организацию рабочего процесса: один из выступавших с возмущением сообщил, что строительные бригады из других республик получают недостаточно продовольствия – так, украинская бригада уже два дня обходилась водой вместо молока[319]; другой рабочий заявил, что пора перестать обсуждать проблемы с продовольствием, начав наконец их решать – «но к решению так и не приступили»; также члены профсоюзов сетовали на «аварийные» условия проживания рабочих и негодовали по поводу отсутствия в плане тех или иных зданий – в Чиланзаре не было ни одного дворца культуры, а в Сергели – для двадцати пяти тысяч населявших его людей – и вовсе не построили «ни единого культурного объекта, не считая кинотеатра»[320]. Конечно, многое из сказанного являлось типичной коммунистической самокритикой, однако было много и такого, что выходило далеко за пределы идеологических догм.

Наиболее насущным, хоть он и обсуждался лишь походя, был вопрос безопасности рабочих на объекте; условия же были весьма «угрожающими»[321]. За первые восемь месяцев работ в 1966 году на объектах и предприятиях, связанных с восстановлением города, произошло десять несчастных случаев с летальным исходом. Иными словами, уровень смертности на ташкентских работах был уже примерно таким же, как и при самом землетрясении[322]. Подобные трагедии чрезвычайно волновали профсоюзы и не давали покоя стройотрядам, работавшим в Ташкенте и пригородах.

Несчастные случаи на советском производстве, где рабочие спешили выполнить нормативы, были нередки, так что, конечно, и сетования на небезопасные условия труда звучали не только в Ташкенте. Впрочем, несчастные случаи происходили по разным причинам, наиболее очевидной из которых является халатность. Она, к примеру, имела место в 1967 году: водитель львовского автобуса перевозил легковоспламеняющиеся материалы, которые в пути загорелись, и в результате погибло семеро пассажиров; водитель впоследствии признался, что согласился перевезти горючий груз за деньги, так что в какой-то степени причиной несчастья стали корыстные побуждения[323]. Другие автокатастрофы происходили по причине финансовой заинтересованности водителя в скорейшем прибытии на место: деньги он получал не от пассажиров, а в виде надбавок, установленных правительством. Спустя год без одного дня после Ташкентского землетрясения – 25 апреля 1967 года – в Киеве с моста через Днепр упал пассажирский автобус; погибло двадцать три человека[324]. Водителя обвинили в несоблюдении правил дорожного движения, однако комиссия, расследовавшая инцидент, отметила, что скорость превышали все водители, поскольку не желали лишиться премий за прибытие по расписанию[325]. На перегруженных киевских улочках уложиться в график было практически невозможно, так что аварии происходили постоянно: еще в 1965 году на тот же мост на скорости вылетел другой пассажирский автобус и, пробив ограждение, наполовину повис над водой[326].

Для расследования подобных инцидентов назначались специальные комиссии, а если советских граждан что-то совсем не устраивало, у них была возможность высказать свои возражения. В Ташкенте также на профсоюзных собраниях нередко звучало рьяное несогласие с тем или иным решением, однако с точностью установить масштабы протестного настроения представляется проблематичным. Для иллюстрации страшных последствий небрежного отношения к технике безопасности приведем случай, произошедший на Украине, где в 1975 году разбился автобус, перевозивший рабочих на уборку сахарной свеклы; в результате аварии пострадало по меньшей мере шестнадцать человек[327]. Местные рабочие требовали установить виновника происшествия, дать информацию об оказанной пострадавшим помощи и так далее. Когда же на все подобные прошения не последовало никакой реакции, во дворе одной из фабрик вспыхнуло «стихийное» обсуждение, в котором приняло участие около сотни рабочих, а вскоре к ним стали присоединяться и другие. В итоге проблему решали на большом собрании в местном кинотеатре, куда пришло около пятисот человек[328]. Очевидно, что инциденты, подобные крушению этого автобуса, обладали серьезным политическим потенциалом, и рабочие без колебаний и даже в весьма угрожающей форме выражали свою обеспокоенность и несогласие.

В Ташкенте все усложнялось еще и тем, что со всех концов страны туда прибывало огромное количество рабочих, имевших, следовательно, самые разные ожидания относительно происходящего в городе. Официально всех прибывавших называли добровольцами, хотя не совсем ясно, что конкретно под этим понималось: даже само слово «доброволец» звучало здесь несколько странно ввиду склонности к принуждению на уровне государства, которое куда чаще даже не просило, а требовало, чтобы его граждане предприняли то или иное действие. Кроме того, Советское государство не могло допустить, чтобы люди попросту не захотели ехать восстанавливать Ташкент. Вместе с тем было бы преувеличением вовсе отбрасывать идею добровольчества, поскольку, если присмотреться, становится очевидно, что рядовые советские граждане выбор вполне имели. Неважно, повиновался ли человек своему внутреннему моральному долгу, требующему помочь бедствующим, хотел ли дополнительно заработать или же просто отправился в Ташкент на зов приключения, – человек этот делал собственный выбор.

В документальной ленте «Столица дружбы и тепла» (2011) режиссер Сардор Исхаков беседует с двумя пожилыми мужчинами, в юности помогавшими на восстановлении Ташкента. У отправившегося в Ташкент ленинградского строителя Николая Савенко дома остались жена и ребенок. Он так вспоминает о своем решении:

Когда я услышал, что случилось землетрясение… у меня сразу возникло желание поехать в Ташкент. У меня в Ленинграде была хорошая работа, была хорошая квартира в