Интересно, какой я у него? 1339? Нет. Судя по его выверенным движениям, точно за три тысячи перевалил. Решил не думать об этом. Числу лучше не думать о том, что он число. И, тем более, числу лучше не знать своего значения.

– Вот она! – произнес врач, точно открыл новую планету в нашей галактике.

– Где? – посмотрел я в окно на небо, но потом вспомнил, что врач нашел планету во мне.

– Вот же, – указал он математически точным пальцем на монитор. – Видите это пятно?

– Да, – кивнул я, все еще представляя, что речь идет о планете.

– Это опухоль, – сказал врач, напомнив, что речь о планете не шла.

– Так вот ты какая, – подумал, уставившись на пятно.

– А можно поближе? – спросил я у врача.

– Ближе? Вам зачем? – удивился врач.

– Я хочу разглядеть ее лицо, – ответил ему я.

– Лицо? – врач с сочувствием посмотрел на меня. – У опухоли нет лица. Это просто опухоль.

– Все-то вы, врачи, знаете, – скривился я, вытирая салфеткой грудь. – Это не просто опухоль. Это Света. А это ее фотография.

Света

– Почему молчишь?

– Мне стыдно.

– Стыдно? Но почему?

– Стыдно, потому что ты видел меня такой.

– Такой?

– Такой.

«Вас, опухолей, не разберешь», – подумал я.

Электричка одиноко стучала, а я в пустом вагоне не чувствовал себя одиноким. Странное дело, но иметь собеседника в своем сердце оказалось не так уж и плохо.

– Хотела бы я тоже узнать, какой ты на самом деле, – мечтательно произнесла она. – Я тебе даже немного завидую.

– В смысле увидеть меня? – спросил я, пиная стеклянную бутылку.

– Увидеть? Не знаю, ты забыл, я ничего не вижу. Я даже не знаю, как это – видеть. Хорошо это или плохо?

– Честно говоря, по-разному, – ответил я. – Иногда хорошо, иногда плохо. Зависит от того, на что и как смотреть.

– Значит, хорошо, что я тебя не вижу, – сказала Света.

– Это почему? – удивился я.

– Вдруг я бы посмотрела на тебя не так, – просопела она.

– И как же это? – поинтересовался я.

– Так как ты посмотрел на меня, когда увидел на снимке, – с досадой произнесла она. – Я все понимаю. Я – всего лишь опухоль, но мне все равно стало обидно. Твоё сердце вдруг перестало греть, и мне стало холодно. Когда ты посмотрел на меня, мне стало холодно.

– Извини, – стыдно за себя.

– Не извиняйся. Я все понимаю. Я уродливая и мерзкая. Сгусток, что убивает твоё сердце. Как ещё на меня можно смотреть?

(Ну вот… опять).

– Слушай… – перебил ее я. – Но если ты не видишь меня, тогда какой я? Какой я для тебя?

– Тёплый и даже иногда горячий.

– И это все?

– Да. Все что у меня есть. И все, что мне нужно. Я не могу жить без тебя, – с грустью произнесла она.

– Да уж… как романтично, – усмехнулся я.

– Нет никакой романтики. Я – опухоль, и мне нужно твое сердце, чтобы жить.

Странное дело. Хоть Света и росла, мне почему-то начало казаться, что все налаживается, точно что-то еще росло вместе с ней. Даже день как-то наладился, перестав растворяться во мне. Определенно у меня было настроение 1 типа – я определенно хотел съесть тортик и определенно не хотел ни в кого его метать. Я даже подумал, что настроение 2 типа и вовсе ерунда полная – в самом деле, человек, в которого ты бросишь торт, получит торт, а ты не получишь ничего, зато потратишь деньги. Выходит, что тот второй (адресат торта) всегда будет в плюсе, а я всегда буду в минусе. Нет, настроение 2 типа однозначно не стоит своих денег.

Купил очередной «Порционный» и пару трубочек. Шел домой, задорно размахивая пакетом. В голове вкус. В сердце опухоль.

Я даже подумал: «А что еще нужно?»

А потом вспомнил, что умираю, но ответ на вопрос почему-то не изменился.

Я анализировал прохожих. И мужчин, и женщин. Некоторые казались мне чуть более здоровыми, некоторые чуть менее, но я не ошибусь, если допущу, что в основной своей массе, в отличие от меня, они не умирали. Они беззаботно перемещались без всяких там опухолей внутри. В тот момент во мне проснулась совсем бессовестная жалость. Только вот странное дело. По какой-то совсем непонятной мне причудливой причине, мне стало жалко вовсе не себя, но одинаково жалко всех остальных. Они все казались такими обреченно-одинокими. И еще бы. Ни у кого из них не было собеседника в груди. Ни у кого из них не было той, которая была во мне. Знаете, я люблю представлять, но я не хотел представлять себя на их месте. В этом смысле у меня было то, чего не было ни у кого из них. Не сердце, конечно, а кое-что получше. У меня была Света, которая любила мое сердце.

Вернувшись к нам домой, я начал готовить ужин. Если под словом готовить, конечно, можно понимать распаковку торта и заваривание чая.

– Свет?

– Не называй меня так.

– О! Все-таки откликаешься.

– Да иди ты!

– Свет, а каково это – быть опухолью?

– Не знаю, наверное, так же, как человеком… – задумчиво протянула она. – Только все хотят тебя вырезать или вытравить. А еще… – голос ее стал почти счастливым. – Не видеть и не чувствовать ничего, кроме теплого сердца.

– Тогда я бы тоже хотел ей стать. В смысле опухолью, – сказал я. – Тогда бы я освободился.

– От чего? – удивилась опухоль.

– От всего того, что значит быть человеком, – ответил я.

– Тебе не нравится быть человеком? – еще больше удивилась она.

– Мне нравится быть человеком, но лучше уж чувствовать одно теплое сердце, чем не видеть ни одного, – сказал я Свете. – По крайней мере, хоть ты находишься в теплом месте…

Она призадумалась, а потом спросила:

– Слушай… А какого это – быть человеком?

– Не знаю, – ответил я. – Наверное, так же, как опухолью – все хотят тебя вытравить или вырезать. Только разве что проблем создавать побольше. Опухоль может создать