— Он немного меня полюбил, — сообщил он насмешливо. — Можно приготовить кашу со шкварками.

Собота не мог сдержать восторга.

— Это было замечательно, Юзва. Он начал тебя любить. Я сам видел, как он завилял хвостом. Теперь я верю, что ты умеешь дрессировать людей.

— Что такое? Людей? — резко спросила Вероника. — С каких это пор людей дрессируют? Хорст весело рассмеялся.

— Ты не слыхала. Вероника, моего разговора с Юзвой. Он мне открыл глаза на то, что людей тоже дрессируют. Если б ты знала, как меня дрессировали в армии. А потом меня как следует дрессировали лесные люди.

— А как дрессируют людей? — спросила Вероника.

— Так же, как собаку. Голодом и кнутом, — объяснил Хорст. Марыну этот разговор не доставлял удовольствия. Он спросил Веронику о каше и сале. Он хотел приготовить еду для собаки, но она этим уже занялась.

— Я подожду, пока вы это сделаете, и сам ему отнесу, — сказал он и вышел во двор.

Пес снова завилял хвостом, и Марын вынул из кармана кусочек сухого хлеба. Он бросил его псу и пошел в сад, а за ним мелкими шажками поспешил Хорст. «Прежде всего он выдрессировал себе Хорста», — подумала Вероника.

Когда еда для собаки была готова, она пошла в сад и увидела Хорста и Марына сидящими на старом помосте. О чем они разговаривали, она не знала. Скорее всего о лесе, потому что Хорст показался ей странно оживленным и даже счастливым. Плечо к плечу с Вероникой возвращался Марын по тропке через сад, Хорст спешил за ними. Вероника молчала, потому что вдруг поняла, что пока тут будет этот чужой человек, она останется только служащей, выполняющей его приказы, даже если не он будет их отдавать. Она шла рядом с Марыном, раздражаясь все сильнее, потому что одновременно понимала, что все справедливо: она заслужила это унижение тем, что сделала Хорсту. И что этот чужой человек — тоже если оценивать по справедливости — вовсе не навязывался Хорсту, а тем более ей, Веронике. Это ведь Хорст пригласил его к себе, предложил квартиру и пропитание. Не Марын был виноват в том, что Хорст потерял разум от своей ненависти к лесу. Но она не могла с полной уверенностью сказать, в самом ли деле нужно так ненавидеть лес. Или, как минимум, ненавидеть лесных людей за то, что они когда-то сделали Хорсту и ей. Веронике, что сделали со старым кладбищем в Волчьем Углу. И еще ее раздражало то, что она могла бы идти за Марыном или перед Марыном, но шла, однако, рядом с ним, потому что дул слабый ветер с запада и она то и дело вдыхала запах этого мужчины, этот кислый аромат пота, который напоминал ей изуродованное лицо Будрыса.

В кухне Юзеф Марын взял кастрюльку с кашей и шкварками, вышел во двор, нашел старую миску, которая когда-то служила кормушкой для уток. Положил несколько горстей каши, потом вынес хлыст из конюшни и, держа в левой руке миску, а в правой хлыст, осторожно открыл дверцу в сетке, ограждающей курятник. Он вошел в ограду и, нагнувшись, стукнул миской о землю. Тогда из курятника выбежал пес, хотел броситься на Марына, но почуял запах еды. Он приостановился и начал медленно подходить к миске. Хвост у него был поджат, уши прижаты, из горла вылетало тихое рычание. Он, однако, приблизился к миске и начал жадно есть. Это длилось недолго, потому что еды было немного, голода он не утолил, скорее почувствовал еще больший голод. Тем временем Марын с пустой миской в руке сделал шаг назад, к приоткрытой дверце. И тогда пес с громким рычанием, вылетающим из открытой пасти, хотел прыгнуть на Марына, но на его спину обрушился сильный удар. Потом хлыст свистнул еще раз и еще, пока пес, скуля, не удрал в курятник.

Марын вышел за ограждение, переложил еду из кастрюльки в миску, на этот раз больше, чем в первый раз. Он смело вошел в ограду и стукнул миской о землю. В правой руке он держал хлыст, левая была занята миской.

Пес выглянул из курятника. Он смотрел на миску, на хлыст, на Марына. Это длилось долго — так долго, что Веронике, которая наблюдала за всем этим через кухонное окно, захотелось кричать, потому что ей казалось, что это она получила все эти удары. А потом она увидела, как пес прижался к земле и медленно, молча начал подползать к Марыну и миске. Полз он страшно медленно, наконец добрался до еды и, все так же распластанный от страха, Стал жадно есть. Когда пес вылизал миску дочиста и Марын сделал движение рукой, словно бы хотел ударить его хлыстом, пес удрал в курятник. В кастрюльке оставалось еще много каши со шкварками, но Марын унес ее в кухню, где Хорст встретил его взглядом, полным восхищения.

— Это было отвратительно, — сказала Вероника.

— Правильно, — согласился Марын. Хорст потер руки.

— Как ты думаешь, Юзва, сделаешь ты из него послушного пса?

— Это уже послушный пес, — ответил Марын. Хорст вышел во двор, приблизился к сетке и ударил в нее ладонью. Пес выскочил из курятника и, злобно рыча, прыгнул на сетку передними лапами. А потом вышел Марын с миской в руке, и, как только пес его увидел, лапы съехали с сетки, зверь отошел на два шага и выжидающе смотрел, медленно виляя хвостом. Тогда Марын вернулся в кухню, снова наполнил миску и понес ее псу. Без малейшего страха он открыл дверцу и поставил миску на землю. Пес, все виляя хвостом и прижав уши, подошел к миске, а Марын закрыл за собой дверцу.

— Он тебя уже любит, — заявил Хорст.

— Завтра утром, когда я попробую забрать пустую миску, он может броситься на меня. Но это будет последняя попытка сохранить достоинство. Этот остаток из него выбьет мой кнут.

После полудня Марын, как обычно, поехал в лес. Вероника сняла с веревки высохшие зеленые рубашки и выгладила их. Почему она это сделала? Она не знала, а скорее не хотела знать. Только когда с выглаженными рубашками она вошла в комнату Марына и открыла шкаф, чтобы положить их на полку, то поняла, что просто ей стыдно было прокрадываться сюда, как воровке. Она пришла с рубашками и могла снова посмотреть на фотографии, которые лежали на полке.

На этот раз она подробно рассмотрела фотографию человека, который прямо в объектив фотоаппарата целился из своего ружья, а на втором снимке он, уже