И мы отправились каждый в своем направлении. Я впервые оказался один на один с лесом с тех пор, как стал Генри Дэем. Это было странно и очень непривычно, но постепенно забытые ощущения стали возвращаться. Я вдруг понял, как неуклюже передвигаюсь: под моими ногами трещали ветки и шуршала палая листва. Все навыки пропали. К тому же мне было страшно.

Через двадцать минут я присел на ствол упавшей сосны, огляделся и прислушался. Где-то вдалеке дятел отбивал стаккато, по стволу ползли муравьи, таская туда и обратно свой таинственный груз…

Я достал платок и вытер вспотевший лоб. Маленькие красные цветы подняли головки над зарослями мха. Я перевернул ногой какую-то корягу и поразился буйству кишащей под ней жизни: бросились врассыпную встревоженные внезапной опасностью длинноногие пауки, жирные, блестящие черви попытались зарыться поглубже в землю, засуетились испуганные букашки… Я посмотрел на циферблат: до возвращения оставалось еще четыре часа. Чем их занять? Я ни секунды не сомневался в тщетности поисков и все же зашагал дальше.

Я шел, смотрел по сторонам и ощущал, как просыпаются во мне воспоминания о жизни в лесу. Каждый шаг отзывался чем-то забытым и одновременно новым. Наконец я наткнулся на ручей и приник к нему губами.

Вода текла между камней, скрывая их наполовину. Сверху они были серыми и тусклыми, но под водой — блестели и играли всеми красками. Вода влияла на камни, веками обтачивая их, но и камни влияли на течение маленькой речки, делая ее бурной, заставляя журчать и извиваться между ними. Симбиоз камней и воды сделал ручей таким, каким он стал. Я прожил в этом лесу почти сто лет как хобгоблин, а теперь стал человеком, но это были две части меня; я походил на камень, который наполовину находится в воде, наполовину — на воздухе. Это внезапное откровение наполнило меня живительным теплом, в журчании ручья я услышал музыку и понял, как нужно ее играть. Сколько я просидел так, не знаю, но какое-то едва уловимое движение заставило меня отвлечься от своих дум.

— Кто здесь? — спросил я и вскочил на ноги. И этот кто-то, невидимый для меня, застыл на месте. Какое-то время мы оба стояли неподвижно. Отыскать его взглядом я не мог. Но он, наверно, неплохо видел меня. Я тщетно вглядывался в сгущавшийся сумрак. Цикады и сверчки замолчали, словно прислушиваясь к нашему немому диалогу… Потом мой визави шевельнулся, сделал пару шагов и бросился наутек, мелькая между стволами. Я так и не понял, кого встретил в лесу: олененка, одну из собак, что рыскали в чаще, вынюхивая пропавшего ребенка, или кого-то из них? Но мне стало тревожно, и я отправился к холму на полчаса раньше, чем обозначил Оскар.

Потом пришел Джордж. Он почти сормл голос от крика, его джинсы были изодраны. Он в изнеможении повалился на землю.

— Как дела? — спросил я его.

— А сам не видишь, что ли? Есть закурить?

Я вытащил две сигареты и прикурил их, одну для себя, другую для него. Он закрыл глаза и затянулся. Минут десять спустя появились Оскар и Льюис. Они тоже никого не нашли, что читалось по их лицам и походке. Мы стали ждать Каммингса, но его все не было и не было.

В половину десятого Джордж сказал:

— Надо что-то делать.

Уже совсем стемнело. Жаль, что мы не догадались взять фонарики.

— Нам надо вернуться к пожарной машине.

— Нет, кто-нибудь должен подождать Джимми, — возразил Оскар. — Вы с Генри идите.

— Ну, веди меня, Макдуф[42], — сказал Джордж.

Вскоре мы увидели отблески красных и синих огней в кронах деревьев. Затем услышали, как кто-то тревожным голосом говорит по рации. Что-то пошло не так. Вместо одной пожарной машины мы увидели несколько разных: полицейские, санитарные… Перед нами предстала сцена из сюрреалистического фильма: множество людей сновало по освещенной разноцветными огнями поляне — в толпе я заметил Тесс Водхаус в белом халате — человек в красной бейсболке загонял собак в фургон, кто-то привязывал мокрое каноэ к крыше автомобиля, полицейские стояли кольцом вокруг кареты скорой помощи; и при этом картинка казалась застывшей, как на репортерской фотографии. Шеф полиции, увидев нас, мрачно произнес:

— Мы нашли тело.

Глава 18

Несмотря на долгую и тщательную подготовку, мы допустили много ошибок. Меня до сих пор тяготит моя, пусть и незначительная, роль в череде несчастий и неудач, которая привела к печальному финалу. Еще больше я сожалею о событиях тех двух июньских дней, которые изменили нашу жизнь. Но мы несем ответственность и за свои действия, и за бездействие. Оглядываясь назад, я понимаю, что мы перемудрили с тем похищением. Проще простого было забраться ночью в дом, вытащить из кровати сонного Оскара и оставить там Игеля. Или, поскольку мальчишка часами играл в одиночестве, схватить его прямо среди бела дня, а Игель бы преспокойно пошел на ужин вместо него. А от дурацкого «крещения водой» стоило вообще отказаться. Нет же, «древняя традиция». Кто сейчас следует древним традициям? В любом случае хуже все равно не было бы.

В тот вечер Оскар Лав вышел гулять в голубых шортах и футболке с какой-то надписью на груди. На ногах — грязные сандалии, в руках — мяч, который он принялся гонять по лужайке на краю леса. Мы с Лусхогом забрались на старый платан и, спрятавшись среди ветвей, несколько часов наблюдали за его однообразной игрой, пытаясь заманить в лес. Мы по очереди то мяукали, то лаяли, то ухали совой, то крякали, мычали, как коровы, хрюкали, ржали… Но он не обращал никакого внимания на наши старания. Потом Лусхог заплакал, будто младенец. Никакой реакции. Я стал звать Оскара по имени детскими голосами. Полный ноль. Мальчишка казался полностью погруженным в свои мысли. Тогда Лусхогу пришла в голову идея запеть. На это Оскар неожиданно клюнул и пошел к нам. Лусхог продолжал петь, заманивая ребенка все дальше и дальше в лес, а тот шел за ним как заколдованный, пытаясь обнаружить источник звука. Все это напоминало какую-то волшебную сказку, но я знал наверняка, что счастливого конца у этой сказки не будет.

Когда Лусхог завел нашу жертву достаточно далеко, он замолчал, и Оскар остановился, как вкопанный, словно очнувшись от наваждения. Он огляделся по сторонам и, осознав, что очутился в незнакомом месте, заморгал глазами,