в этом убедил. Может быть, мы ошиблись оба. В тот момент, когда ты мне заявил, что это не наше дело, я был полностью с тобой согласен. Но ты больше виноват – ты сразу мог многое предпринять.

– За кого ты меня принимаешь? За Шерлока Холмса или за Фила Вэнса?

Он очень рассердился на меня – впервые с тех пор» как мы стали работать вместе. У дядя Эма был самый мягкий характер, какой я когда-либо встречал; рассердить его было чрезвычайно трудно.

– Господи, Эд! Полиции именно за. то и платят, чтобы она разбирала дела об убийствах. Зачем мне в это лезть – у меня и своей работы хватает! Даже если бы я мог…

– Значит, ты все-таки мог, – сказал я. А затем, отвернувшись в сторону, добавил: – Когда убили карлика, это было действительно не наше дело. Но если бы мы тогда вмешались, негритянский балаган был бы сегодня открыт. А Негро танцевал бы на эстраде.

– Не трави мне душу, Эд!

На этот раз он просто рассвирепел. Какой-то пижон с завитыми волосами и бутоньеркой подошел к нашему балагану, остановился и спросил:

– А сколько я выиграю, если опрокину все бутылки?

– Идите вы к черту! Аттракцион закрыт! – заорал дядя Эм.

Пижон посмотрел на него убийственным взглядом. Дядя Эм нарочито угодливо подал ему бейсбольный мяч. Но пижон решил не нарываться на драку и пошел прочь.

– А ведь он тебя испугался, – засмеялся я. – Это все твоя черная шляпа. У тебя в ней прямо-таки зловещий вид.

Я ждал, что после моих слов он опять на меня рассердится. Присев на край прилавка, я начал жонглировать тремя бейсбольными мячами и тут же уронил один из них. Мяч стукнулся о мой ботинок и откатился к этажерке, на которой стояли молочные бутылки. Я не стал его поднимать.

Из-за размолвки с дядей Эмом я чувствовал себя чертовски неловко. Мне хотелось помириться.

– Ты сердишься, потому что чувствуешь мою правоту, – сказал я. – Ты же умный человек. Ты гораздо умнее этих придурков полицейских. Во всяком случае, ты не глупее Вейса. И ты находишься внутри этого дела, а они снаружи. Может, тебе и не удастся открыть, кто убил карлика и Сьюзи. Но все-таки ты мог бы попробовать. А вместо этого ты режешься в рамми. Я тоже мог бы попробовать. Если бы мы сразу за это взялись, Негро остался бы жив. Разве ты сам этого не понимаешь?

Больше мы ничего друг другу не сказали. Молчание длилось минуту-другую, но показалось мне целой вечностью.

К балагану подошел еще один пижон. Он заговорил с дядей Эмом, но тот ответил довольно резко: «Извините, мы закрываемся». В его голосе больше не слышалось гнева. Я бы даже сказал, что он говорил своим обычным голосом, в нем не было слышно также ноток преувеличенного спокойствия, за которым скрывается подавленное раздражение. Это означало, что он принял решение, но сути этого решения я пока не понимал. Он вполне мог заявить: «Знаешь, малыш, это твое мнение, а я предпочитаю не ввязываться». А мог сказать и совсем иное: «Хорошо, Эд, ты меня убедил. Так с чего же мы начнем?». Я ждал от него именно этих слов, и я их дождался. Итак:, все шло прекрасно. Я встал и поднял бейсбольный мяч, закатившийся в угол. Когда я повернулся к дяде Эму, он сказал:

– Кстати, как мне лучше надевать эту шляпу – вот так или еще больше опустить поля? Мне хочется, чтобы у меня был совсем зловещий вид.

Он опустил поля шляпы и глубоко надвинул ее на уши. На его губах играла таинственная улыбка. Я не мог удержаться и громко рассмеялся.

Когда мне удалось подавить свою веселость, я сказал дяде Эму:

– Послушай, дядя Эм, я совсем не хочу, чтобы мы закрывали лавочку и денно и нощно занимались сыском. Я только имел в виду, что, начиная с этого момента, мы должны быть наблюдательнее и серьезнее обдумывать то, что мы видим. У тебя, наверное, есть кое-какие мысли. Давай дождемся закрытия ярмарки и обговорим все это дело сегодня вечером. Может, кое-что и прояснится.

– Хорошо, Эд. Но, так или иначе, у меня нет настроения продолжать работу. Давай все-таки закроемся. Мы ничего не теряем.

– Ладно.

Я уже поднялся, чтобы опустить штору, как вдруг услышал позади голос Армина Вейса, который нас приветствовал.

– Входите! – пригласил дядя Эм.

Вейс вошел, и я опустил штору. Вейс присел на прилавок испросил:

– А почему вы закрываетесь так рано?

– Сегодня что-то нет охоты работать. Вейс вздохнул:

– Везет вам, циркачам! Захотел – работаешь, захотел – гуляешь. Чудная жизнь!

– Что новенького? – поинтересовался я.

– Да ничего особенного. Парни из Сент-Луиса засекли Великана Моута, когда он сходил с поезда. Он не желает возвращаться.

– Не желает возвращаться?

– Заявил, что только грубая сила может заставить его подчиниться. Он уже успел нанять адвоката. Если мы хотим видеть его на ярмарке, то должны получить разрешение на его насильственное препровождение сюда – а к этому нет оснований. Мне гораздо проще съездить туда самому и переговорить с ним, чем ввязываться в такие сложности. Кстати, не думаю, что смогу многого от него добиться.

– Но ведь он будет говорить?

– Конечно, будет. Он ответит на все вопросы – но как! Ребята из Сент-Луиса подтянули его к телефонной трубке, и он уже наговорил кучу интересного. Например, что вернуться на ярмарку или хотя бы в этот штат означает для него переступить через свой собственный труп. Эту мысль он повторил неоднократно, так что телефонный разговор обошелся недешево.

– А почему он сбежал? Он как-то это объясняет?

– Разумеется. Он говорит, что панически боится стать следующей жертвой. И еще он боится обезьяны.

– А что он еще сказал? Почему он считает, что его должны убить?

– Заявляет, что начал бояться с того самого момента, как нашли мертвого карлика. Он решил, что некто начал планомерную кампанию по истреблению карликов. Он ведь здесь единственный карлик. И когда нашли другого карлика с ножом в спине, он решил, что очередь за ним. Других доводов он не приводил. Однако он клянется, что не знает Лона Стаффолда, никогда его не видел и никогда о нем раньше не слышал. Побег Сьюзи тоже заставил его поволноваться – он ужасно боится обезьян. Не только потому, что он маленький, а из какого-то суеверного страха. Он сказал, что всегда работал на ярмарках, а не в цирках, именно по этой причине – в