и, если ловил кого на поступке, направленном хану во вред, карал без жалости. Прошло немного времени, и те самые беки, которые возвели Мала-бека на трон, стали бояться его. Попробовал было воспротивиться ему Алымбек-датха, но хан отдал приказ умертвить его ночью, тайно. Случайно узнавший об этом Алымбек вынужден был бежать в горы. Хитер и ловок был Мала-хан, умело заигрывал то с теми, то с другими, умело находил себе сторонников. Наладил он отношения и с соседями. Но и он — ловкий, проницательный, изощренный в хитростях — не сумел положить конец междоусобицам и смуте. В 1862 году его ночью задушили сонного заговорщики.

Наступил ли после этого мир?

Кудаяр-хан вернул себе престол с помощью бухарского эмира. Но продержался на престоле недолго. Воины-кочевники на своих взмыленных конях снова вынудили Кудаяра бежать в Бухару. А вели кочевников и на этот раз Алымбек-датха и Алымкул. В 1863 году подняли они на белом войлоке двенадцатилетнего Сул-тансеида, сына Мала-хана. Аталыком при нем стал Алымкул.

Может, Алымкулу-аталыку удастся покончить с раздорами? Начало его правления ознаменовано было сварой с Алымбеком-датхой. Через год свара эта завершилась усекновением главы Алымбека…

Нет, не видно было конца раздорам. Скоро погиб и Алымкул — под стенами Ташкента, во время сражения с генералом Черняевым…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Станет ли беркут, привычный к свежей крови, клевать вонючую падаль? Сарыбай-соколятник только вздыхал да отворачивался, когда проголодавшаяся птица тянулась к нему, просила есть, как просит неоперившийся птенец.

— Чем накормлю тебя завтра? Что дам послезавтра?

Забота ссутулила охотнику плечи. Что делать? Как найти выход? А найти надо…

Сарыбай пошел прочь из аила — на густо поросший можжевельником горный склон. Осмотрел расставленные третьего дня силки, — ничего. Хоть бы крот попался!

Суровая и долгая зима не давала пощады не только домашнему скоту, но и дикой живности. Погибло, не дотянув до весны, множество птиц. От голода и холод был страшней, вымерли фазаны и куропатки; падали на лету и становились легкой добычей лис обессиленные вороны. Косули забегали в загоны для скота и попадали под нож; некоторая часть их успела уйти в места, где снегу было не так много.

Но вот потемнела земля, вскоре пробилась и зелень. Сарыбай бродил и бродил в поисках дичи, но поиски эти были тщетны. Неужто совсем оскудела земля?

Поздно вечером вернулся он домой, смертельно усталый. На пороге юрты ждала его Суюмкан.

— С добычей тебя, охотник, — сказала она, а измученный Сарыбай не в силах был даже ответить жене, только улыбнулся невесело.

Справа от входа в просторную юрту встрепенулся, захлопал крыльями беркут. Голова его была закрыта колпачком, но он, не видя, почуял хозяина и с надеждой тянулся к нему с пронзительным писком. Сарыбаю показалось, что даже голос ослабел у голодной птицы, и тяжело было от этого у охотника на душе.

— Трудно ему, соколятник. Чуть заслышит где шорох, тянется туда. Пищит, еды просит. Хоть бы кусочек мяса… Жалуется по-своему, бедняга, как дитя малое. Как почует, что надеяться не на что, опустит крылья и сидит… Отпусти его, соколятник… Найдется еще, бог даст, беркут на твою долю, отпусти, не мучай его… — попросила Суюмкан. — Да и ты весь оборвался по колючкам, отыскивая ему пропитание.

— Что ты, баба, болтаешь?

Сарыбай сердито нахмурился, еще горше стало ему. "Отпусти"! Легко сказать — отпусти. Он как-никак соколятник, настоящий соколятник, как бы тяжко ни приходилось ему сейчас. Беркут у него испытанный, хваткий, не первый год они охотятся вместе. Лучше у себя вырезать кусок мяса и накормить птицу, чем отпустить. Бессловесная тварь, а друг этот беркут Сарыбаю. Друг и помощник, все равно, что член семьи.

Суюмкан между тем хлопотала по хозяйству. Доставая из мешка толокно, сказала с тяжелым вздохом:

— И у нас. еда кончается. У нас и у всей нашей родни. Они на нашу юрту смотрят, а нам самим едва на полмесяца хватит. Была бы, как в прошлые годы, дойная скотина, мы бы и горя не знали. Где оно, молоко-то?

— Хватит! Что ты меня терзаешь? — взорвался Сарыбай.

Потом он долго сидел в мрачном раздумье. Велел позвать Мадыла.

Мадыл вошел в юрту, поздоровался. Сарыбай молча кивнул.

— Брат, — обратился он через некоторое время к Мадылу, — о корме для беркута позабочусь я. — Он тяжело вздохнул. — У родичей наших нет пропитания. Что поделаешь, это общая наша беда. Голод ждет нас. Ты понял? О беркуте позабочусь я сам. О пропитании сородичей надо позаботиться тебе, брат, больше некому, — и Сарыбай бросил Мадылу кожаную рукавицу, на которую во время охоты сажал беркута. — Вот, возьми, иди в долину и передай рукавицу вместе с моим приветом дяде Тенирберди. Пусть пришлет вьюк зерна. Мы всегда выручали друг друга, слава богу. Он не отпустит тебя с пустыми руками. Тенирберди человек умный и понимающий, поймет он и наше положение. Скажи ему прямо: живы будем — отблагодарим как следует.

— Брат, а как я привезу зерно?

Сарыбай улыбнулся.

— Ты сначала сходи туда. Неизвестно, как они сами там… Хотя ладно, разыщи Идына и возьми с собой. Надо думать, один вьюк зерна донесете вдвоем.

Мадыл взял рукавицу и встал.

— Отправляйтесь завтра поутру. Доброго пути вам.

Легче стало у Сарыбая на душе. Он снял с решетки-кереге комуз. Давно не брал он его в руки. Начал не спеша настраивать, внимательно прислушивался к каждому звуку. Наигрывал потихоньку, а сам все думал, думал. Он умел заставить комуз заговорить. С детских лет узнал он и полюбил искусство дедов и отцов. Но играл потом не часто — повседневные заботы не оставляли для этого времени. Да, не часто приходилось игрывать, — разве что одолеют грустные думы, как сегодня вот… Но грустил Сарыбай редко, унывать не любил и, если брал, бывало, в руки комуз, то больше для того, чтобы развлечь свою единственную дочку; с видимым удовольствием слушал тогда музыку и беркут…

Сегодня птица не обращала внимания на игру Сарыбая. Широко раскрыв крючковатый клюв, беркут все порывался туда, где слышались ему шорохи. Сарыбай положил комуз и стал наблюдать за птицей. Беркут рвал клювом на себе перья, взмахи огромных крыльев поднимали в юрте ветер; с сердитым клекотом пыталась птица порвать сыромятные путы на ногах. Это оказалось беркуту не под силу, и тогда он, встопорщив перья, кинулся в озлоблении на Сарыбая…

Наутро Сарыбай поднялся рано.

— Мне нет удачи, так, может, борзой моей она выпадет на долю…

Он ушел в горы, не попрощавшись с женой, взял