Переговоры с фармацевтическими компаниями затянулись. Шли месяцы. Я понимала, что финансирование на исходе и шансы на проведение дальнейших исследований уменьшаются. Если в ближайшее время ничего не изменится, мне придется вернуться к работе врачом. Медицинский директор больницы Бетаниен был в курсе, что деньги стали для меня проблемой.

– Что вы будете делать, если не получите дополнительного финансирования? – однажды спросил он.

Мне было несложно ответить на этот вопрос.

– Буду продолжать стучать во все двери. Снова, и снова, и снова, – сказала я.

Я волновалась: исследование рисковало так и остаться незавершенным. Возможно, мы могли бы найти финансирование за пределами традиционных каналов? Мы связались с фондом Telemark Development, который поддерживал местные проекты.

– Я понимаю, в чем проблема. Посмотрим, что можно сделать, – сказал менеджер фонда.

Он действовал оперативно и организовал встречу с потенциальными местными инвесторами.

* * *

Я опаздывала на встречу, поэтому спешила к сине-серому бетонному зданию в центре Шиена. Шел проливной дождь, и я шлепала по лужам на высоких каблуках, проходя мимо заводской дымовой трубы.

Другие участники встречи уже сидели за большим столом для переговоров.

– Здравствуйте, Анита! – сказал Йорунд, поднимаясь со стула. У него было лицо бизнесмена, привыкшего оставаться расслабленным под давлением. – Расслабьтесь и выпейте кофе, – сказал он, подавая мне чашку.

Мне было неловко за опоздание, ведь обычно я прихожу на полчаса раньше. На кону стояло многое. Возможно, это был наш последний шанс получить финансирование для исследования.

Я открыла ноутбук и посмотрела на свои пальцы. Красный лак для ногтей показался мне неуместным, поэтому я заехала в супермаркет за жидкостью для снятия лака. Я стерла его в машине, и теперь от меня сильно пахло едкими химикатами. Может ли быть еще хуже? Я посмотрела на присутствующих и улыбнулась. Шикарный британский акцент мне вряд ли помог бы.

– Спасибо вам, что пришли, – сказала я и получила несколько кивков в ответ.

Представившись, я описала свой проект и объяснила, почему дальнейшие исследования важны.

– Мы стремимся заключить сделку с международной фармацевтической компанией, – сказала я в заключение.

Это было большое заявление для неизвестного исследователя из маленькой шиенской больницы, но мы старались продать себя как можно лучше.

Мы с Йорундом ушли со встречи вместе, долго обсуждая, что нужно для дальнейшего продвижения исследования. Проблема ингибиторов гонадолиберина заключалась в том, что они действуют как форма химической кастрации, что крайне нежелательно для молодых пациентов. Долгосрочное применение препаратов всегда связано с неопределенностью, и до сих пор исследователи следили за применением ингибиторов гонадолиберина в течение максимум пяти лет. По этой причине мы понятия не имели, приведет ли еще более длительное лечение к неизвестным побочным эффектам. С новыми знаниями приходят новые идеи, и я начала размышлять над вопросами, которые интриговали меня все больше и больше. Можно ли создать препарат, который был бы столь же эффективным, но при этом не влиял бы на фертильность?

Гонадолиберин действует не только в мозге, но и может напрямую связываться с некоторыми иммунными клетками тела. Часть клеток иммунной системы даже способны самостоятельно производить и извлекать гонадолиберин. Таким образом, гормон находится за пределами закрытой системы внутри мозга, и для меня это означало одно: роль гонадолиберина значительно шире, чем участие в цепной реакции, приводящей к выработке половых гормонов. Он воздействует непосредственно на иммунные клетки. Неужели именно поэтому он влияет на воспалительную реакцию? Возможно, нам следовало не блокировать половые гормоны, а предотвращать связывание гонадолиберина с клетками иммунной системы? Нужно было создать препарат, блокирующий гормон за пределами мозга, чтобы половые гормоны оставались свободными.

Прежде чем мы разошлись в разные стороны под дождем, Йорунд положил руку мне на плечо.

– Проведите лабораторные тесты, необходимые для перехода на следующий шаг, – сказал он.

– А кто это должен сделать? – спросила я, недоуменно глядя на него.

– Вы сами, – ответил Йорунд.

– Но как? Я даже не знаю, где кнопка включения у половины лабораторного оборудования! – сказала я, смеясь.

– Вы разберетесь, – ответил он.

Через несколько часов нам сообщили о решении по итогам встречи: нам были готовы предоставить два миллиона крон (это 200 тысяч долларов). Через некоторое время мы также получили финансирование от Норвежского исследовательского совета. Теперь я могла вздохнуть с облегчением.