Двадцать пять

Рассвет ворвался в окна, как лев. Бренда ушла на работу в 4:30 утра, так что не нужно было бояться кого-то разбудить, и Майя свободно расхаживала взад-вперед по коридору возле своей старой комнаты в футболке и фиолетовых спортивных штанах, которые нашла в подвале. Движение помогало ей думать. Теперь она понимала историю, написанную ее отцом, но пока не могла на нее опереться, дабы найти ответы, проливающие свет на ситуацию с Фрэнком. Возможно, они заключались в том, что Майя, как и Пиксан, забыла что-то важное?

Или это было что-то другое? Что-то более очевидное?

Вспоминать себя семнадцатилетнюю было почти болезненно. День за днем она сидела одна в библиотеке, настолько поглощенная тайной книги своего отца, – переводила ее, делала заметки, осторожно перелистывала хрупкие страницы, что не замечала странного библиотекаря, работающего неполный рабочий день, который, должно быть, наблюдал за ней из-за справочного стола.

Пока она читала книгу, он читал ее. Должно быть, это было легко. Любой мог заметить, что она дорожит этой рукописью. Конечно, Фрэнк использовал это, чтобы познакомиться с ней поближе. Он как сотрудник библиотеки имел доступ к ее абонементу и видел, что она интересуется Гватемалой. Фрэнк, которого она знала, мог легко выдумать историю о том, как он тайком на рассвете забрался на пирамиду майя. Теперь она очень сомневалась, что это произошло на самом деле или что он когда-либо бывал в Гватемале. Должно быть, он решил, что это впечатлит ее, и оказался прав.

Но на этом он не остановился. Когда Фрэнк узнал, что книга написана ее покойным отцом, его интерес возрос. Теперь она задавалась вопросом, было ли это отчасти причиной, по которой он выбрал ее. Как и у Кристины, отдалившейся от своих родителей, у Майи была дыра в жизни – и Фрэнк увидел в этом возможность.

Он хотел заполнить эту пустоту, стать для нее самым важным человеком – и он хотел этого немедленно. Если она не была свободна, когда ему хотелось, – скажем, если у нее были планы с Обри, – тогда он любыми способами старался заставить ее опоздать.

В первый раз рассказать ему о своем отце он попросил Майю жарким ленивым днем, когда они сидели на траве на городской площади, потягивая вишневый коктейль.

«Что ты хочешь знать?» – спросила она.

«Его историю».

И он знал, что эта история – все, что у нее было. Та, которую она назвала ему своей любимой, та, которую она узнала от мамы, когда была маленькой. Бренда часто рассказывала ее Майе перед сном, и как многие другие истории, перешедшие от родителей к детям, с годами она приобрела качество волшебной сказки, гладко отшлифованной бесчисленными пересказами. Некоторые детали поблекли, в то время как другие стали преувеличенными, но суть осталась прежней.

* * *

Мама Майи почти ничего не знала о Гватемале до поездки туда, и это привлекло ее в том числе. Бренде было двадцать два года, и ее нога никогда не ступала за пределы США. Трое ее братьев переехали в другие штаты, оставив ее заботиться о пожилых родителях, которые все еще скорбели о смерти своей старшей дочери. Часть Бренды всегда знала, что она никогда по-настоящему не покинет Питсфилд, и, возможно, именно поэтому другая, менее послушная часть ее души отчаянно стремилась уехать. И Гватемала показалась ей настолько далекой от Питтсфилда, насколько это вообще возможно.

Поездка была организована группой, связанной с церковью, которую Бренда отказалась посещать давно, как только у нее появилась такая возможность. И дело было не в отсутствии у нее духовности; она просто не покупала то, что продавала церковь. Она отправилась в Гватемалу не для того, чтобы проповедовать послание Христа, а для того, чтобы узнать жизнь. Позволить этому опыту изменить ее. Другими словами, она отправилась заниматься прямо противоположной миссионерской деятельности работой, что было типично для Бренды. Она была бунтаркой. Всегда была, несмотря на спокойный характер.

Бренда должна была прожить там месяц. В Гватемала-сити ее разместили в доме у супружеской пары средних лет, имевшей двоих детей: дочь, которая переехала, и сына – студента колледжа, который жил с родителями.

Парой средних лет были бабушка и дедушка Майи.

Их сына звали Хайро.

Бренда с самого начала смущалась в его присутствии. Он тоже стеснялся ее, а это означало, что в первую неделю ее пребывания они почти не разговаривали, хотя часто бывали вместе в гостиной. В результате они медленно узнавали друг друга, украдкой бросая взгляды, разговаривая на ломаном испанском или сидя в молчании, которое становилось все более и более комфортным. Вскоре стало очевидно, что у них есть чувства друг к другу, но казалось, что из этого ничего не выйдет. Они были из разных миров. Кроме того, им никогда не удавалось остаться наедине.

И вот однажды ночью Бренда проснулась, услышав странный звук за окном. Быстрое постукивание, прерываемое моментами тишины, как у дятла, но в нем было что-то неестественное, точно механическое. Оно было достаточно громким, чтобы разбудить ее, но не настолько, чтобы помешать уснуть. Хотя ей было любопытно узнать, что происходит, вскоре она снова заснула.

Она забыла об этом до следующей ночи, когда это случилось снова. На этот раз Бренда встала с кровати и подошла к окну. Она высунула голову наружу – там не было никаких москитных сеток – и прислушалась. Стук доносился с крыши. Она подняла голову, но ничего не увидела, поэтому вернулась в постель и вновь заснула, под него. Ей снилась механическая птица с медными перьями и шестеренками вместо сердца, снилось, как она клюет ветку, пытаясь сказать ей что-то своим странным отрывистым кодом. Петли заскрипели, когда она расправила крылья и улетела.

Утром она попыталась узнать о происхождении этого звука у обитателей дома, но ее плохой испанский помешал ей что-либо выяснить. На третью ночь, как только Бренда услышала его, она встала с постели, на цыпочках вышла на улицу и поднялась по ржавой лестнице, ведущей на крышу.

Там воздух был другим, более свободным и открытым, чем внизу, где дом со всех сторон окружала стена из шлакоблоков. Бренда со страхом огляделась вокруг, понятия не имея, что она обнаружит, но ее испуг растаял, потому что она увидела, что это был он.

Хайро. Он сидел на краю крыши, спиной к Бренде, свесив ноги за борт, и держал какой-то предмет у себя на коленях. Это и был источник звука. Когда Бренда подошла ближе, она увидела, что это была не механическая