И накинешь поверх одежд пурпурную мантию свою,

И вместе с братом, вторым по сану, станешь

Наследником нашего королевства».

Я к змею направил свой путь и ждал на постоялом дворе,

Пока тот уснет, чтобы жемчужину похитить.

Поскольку сторонился я других постояльцев и был один,

Догадались соседи, что я чужестранец,

И сплели вокруг меня паутину лжи.

Хитростью заставили они меня яств своих вкусить,

И я забыл, что был сыном королей,

И подчинился их царю.

И о жемчужине забыл, за коей был отправлен.

И от тяжести их угощений

Погрузился я в тяжелый сон.

Майя убрала телефон, снова взяла блокнот и перечитала свой перевод семилетней давности, тщательно записанный ее крупным почерком. Ее рот даже приоткрылся от удивления, когда, просмотрев заново историю, которую она на самом деле никогда не забывала, она обнаружила параллели с гимном: Пиксан явно был «маленьким ребенком», «жемчужина» – наследством, за которым его послали родители, в то время как «шипящий змей» был алчным мужем, который не хотел от этого наследства отказываться. И точно так же Майя поняла, как писал ее отец. Это не так уж сильно отличалось от того, что делал Фома (или кто бы ни был автором его «Деяний»), включивший в свою книгу очень старый текст.

Но если Фома ясно давал понять, что поется гимн, ее отец предпочел завуалировать это в сюжете. Он относился к старой истории, как к семейной реликвии, перенося ее в настоящее, замедляя ход событий и раскрашивая моментами из жизни мальчика, выросшего в Гватемала-сити. Он вплетал ее, как тайну. Растянул гимн так, что если бы он дожил до его окончания, его роман превратился бы в одну длинную молитву. Изумленный смешок вырвался из груди Майи. Она прижала руку ко рту, на глаза навернулись слезы. Она разгадала тайну или, по крайней мере, одну из них, хотя чувствовала, что если бы она пригляделась повнимательнее, то даже эта тайна оказалась бы символом той, что лежит еще глубже, символом правды, скрывающейся прямо под поверхностью. Она открыла полный текст «Гимна жемчужине» на своем телефоне и прочитала его от начала до конца. И по мере того, как она читала, очертания истории ее отца вырисовывались сами собой. И Майя наконец поняла, чем она закончится.

Двадцать четыре

Майя не хочет разговаривать с Обри, но ей необходимо точно знать, что произошло вчера, когда Фрэнк отвез ее подругу домой. Ехать пять минут, времени достаточно, чтобы поговорить, посмеяться, пофлиртовать. Майя никогда раньше не испытывала недоверия к Обри, но только не теперь, когда стала свидетелем того, как глаза Фрэнка блуждают по ее фигуре. Чертово дурацкое платье! Всего лишь мимолетный, меньше секунды взгляд, которым Фрэнк одарил Обри, казалось, расширился и заполнил последующие часы жизни Майи.

С тех пор она ни о чем другом не думала. Ни вчера вечером, когда ужинала со своей мамой, ни потом, когда смотрела телевизор или пыталась уснуть. Две недели назад она бы и не поверила, что может так расстроиться из-за какого-то парня, которого даже не сразу заметила в библиотеке.

Она бы никогда не подумала, что кто-то может встать между ней и Обри. Кто у них есть? Только они двое друг у друга. У Майи по крайней мере есть еще мама, но Обри уже много лет не ладит со своей матерью и терпеть не может общество своего отчима. У нее есть парни, которые приглашают ее куда-то, которые, вероятно, сделали бы все, что она захочет, но при этом у нее только один лучший друг. Только один человек знает ее как облупленную. Поэтому сейчас поведение Обри кажется лишенным всякого смысла.

И все же чем больше Майя думает об этом… Похоже Обри уже несколько недель настроена странно. Майя вспоминает о холодности по отношению к себе, о гневе, который Обри едва смогла подавить, когда она приехала к ней домой с опозданием на три часа. Шарф, который она вязала и отказалась признаться, для кого. Тот факт, что она вообще вязала. До сих пор девушка была уверена, что знает все о своей лучшей подруге. Но, очевидно, она ошибалась.

Прошел уже целый день, но Обри ей так и не перезвонила. Это могло произойти по множеству причин, каждую из которых Майя прокручивала в голове. Обри могла быть занята, она могла разозлиться, или она каким-то образом не заметила звонка Майи.

Или же она избегала Майю, потому что возможно, что-то по дороге действительно произошло. Эта мысль настолько чужда, настолько параноидальна, что девушке кажется, что она принадлежит не ей. И все же подозрения нарастают как снежный ком: что, если после того, как он ее подвез, Обри и Фрэнк договорились потусоваться? Что, если Обри пригласила его войти?

Еще больше накаляет обстановку то, что Майя не может связаться с Фрэнком. Она позвонила по номеру, который он дал ей некоторое время назад, но никто не ответил – что неудивительно. Он сказал, что это номер стационарного телефона в доме его отца, где тот доживает свои последние дни. Фрэнк сказал ей, что обычно они не включают звонок. И у него нет сотового.

С ним, как оказалось, довольно трудно связаться. Майя осознает это только сейчас, поскольку раньше ей никогда не приходилось его искать. Фрэнк всегда сам приходил к ней, звонил из библиотеки или из дома своего отца, чтобы обсудить планы, или просто появлялся у ее двери. Но она не видела его с тех пор, как он уехал с Обри, и это странно – только позавчера вечером они поцеловались, признались друг другу в своих чувствах. Обри все испортила!

Майя направляется в библиотеку, идет по Ферст-стрит, минуя церковь. Она доберется как раз в тот момент, когда Фрэнк закончит работу. Она знает, что ее появление может показаться актом отчаяния, но как еще ей с ним связаться? Она до сих пор не понимает, почему он так расстроился из-за того, что она рассказала Обри о домике. Но какова бы ни была причина, Майя хочет все исправить. Разрядить обстановку.

В конце концов, она уже запросила в Бостонском университете документы об отсрочке. Мама, конечно, этого не знает, и Майя не скажет ей, пока не будет результата.

Она спешит. Солнце стоит низко, но влажность удерживает дневную жару, и пот выступает у нее на затылке. Она знает, что, вероятно, накрутила