— А можно Вторку позвать?

— Зови, — разрешила Фрося и пошла к своим мешкам за ступкой, деревянной ложкой и горшочком с яблочным уксусом, который она надежно запаковала, да еще и воском крышку залила, чтобы не протёк.

К тому моменту, когда для чуда было всё готово, лагерь уже не спал. Дети уселись кружком возле Фроси, а взрослые нет-нет, да глянут, что творится.

— Какого цвета у вас зубки? — спросила она малышню, размалывая вымытую скорлупу.

— Белые! — ответили все хором.

— Верно. А что надо делать, чтобы они до старости были белыми и здоровыми?

На этот раз все дружно молчали.

— Эх вы! — полушутя посетовала Фрося. — Надо их беречь и о них заботиться. Чистить и еду есть такого же цвета, как ваши зубки. Это какую, а?

— Творог? — отозвался кто-то неуверенно.

— Правильно.

— Сыр?

— Верно.

Дальше ответы посыпались как из рога изобилия. Женщина перетирала скорлупу и кивала.

— Все молодцы. А теперь смотрите, во что у меня яйцо превратилось.

— В муку, — как-то разочаровано сказала одна из девочек. — У меня матушка так делала и курам давала.

— Совершенно права твоя матушка была, — подтвердила Фрося. — Людям такая мука тоже полезна. Но чтобы с неё толк был, нужно немного чуда. — Она зачерпнула ложкой тёртой скорлупы и чуть-чуть налила яблочного уксуса. Смесь зашипела, запенилась. Дети в восторге завизжали. Когда реакция закончилась, Фрося быстро сунула ложку в рот и с удовольствием проглотила. Одиннадцать пар глаз синхронно округлились.

— Кто хочет попробовать?

Все притихли.

— Я! Можно, я! — запрыгала на месте Ретка.

— Иди сюда, — Фрося позволила ей самостоятельно повторить эксперимент, и после этого каждый захотел сам сделать и съесть шипучку.

Когда всё закончилось, к Фросе подошел игумен.

— Чудеса с утра творишь? — спросил он холодно, а Ефросинья напомнила себе, что колдунов на Руси не жгли, а сильно умных камнями не закидывали, и, поднявшись с земли, ответила, стараясь объяснить наиболее понятно:

— Какое же это чудо. Просто кальций, что содержится в скорлупе, гасится уксусом, при этом выделяются пузырьки газа. Это кто угодно может сделать. Хоть я, хоть ребенок, хоть купец из Галича. А вот поделить одну скорлупу на всех детей, действительно, — чудо.

Старец покачал головой.

— Учи язык, Фрося.

— У меня что жуткий рязанский говор? — усмехнулась она в ответ, представляя, как год общения с сельскими детьми сказался на её старорусском.

— Не совсем, — священник впервые со времени их знакомства мягко улыбнулся — Скорее, это смесь из рязанского, новгородского, церковного и совершенно неясных слов. Тебя не понимают. А это очень плохо — быть непонятым.

Ефросинья дала себе мысленный подзатыльник. Точно. Когда она не знала подходящее слово, то заменяла его термином из своего времени. А если к этому прибавить нетипичное поведение, то картина со стороны выглядела крайне неприглядно.

— Хорошо, спасибо за замечание, — кивнула она. — Поправляйте меня если что.

— Поправляй. Не говорят с одним человеком, словно с двумя.

Фрося сцепила зубы. Она знала это и со всеми обращалась на «ты», и только со старцем выходило иначе.

— Спасибо. Постараюсь.

Священник кивнул.

— Я вот что подошел. Ты челюсть вправлять умеешь?

— Нет. Даже не представляю, как это делается.

— Тогда пойдём, учить буду.

— Зачем?

— А затем, что вы с Давидом теперь одним плащом накрыты. Друг за друга в ответе должны быть. Он сломал — ты правишь. Ты оступилась — он держит.

Фрося недовольная последовала за старцем к тому месту, где сидел пострадавший.

— А можно в следующий раз я буду в челюсть давать, а он пусть вставляет, — пробурчала она.

Отец Никон на это только головой покачал. Никакой иной реакции от этой женщины он и не ожидал. Тем не менее старца разрывали сомнения в правильности выбранного пути. По-хорошему Ефросинью не стоило сводить с Давидом и отправлять в Муром. Это была плохая идея, хоть и единственно правильная. Чуть позже он даст ей выбор, обязательно даст, но сейчас просто не в силах.

Они подошли к тому месту, где сидел на пеньке дружинник. На скуле наливался красно-синим цветком синяк. Нижняя челюсть парня была смещена вперед. Изо рта текла слюна, перемешанная с кровью, которую он всё время утирал рукавом.

— Ефросинья, познакомься: это Жирослав, семнадцати лет от роду, сын боярина Ретши Ольговича. У отрока выбита нижняя челюсть и, скорее всего, зубы.

— Ижик ещё, — выдал молодой боярин, сверкая глазами.

— А, ну и языком, прокушенным его Господь Бог покарал, чтоб срамные слова из его уст не вылетали. Ну а наше дело с тобой малое, помочь бедолаге, чтоб не маялся. Смотри и учись, а я вправлять буду. А ты, детина, — обратился он к парню, — о дерево обопрись и не дёргайся.

Старик расположил большие пальцы своих рук на жевательных зубах нижней челюсти, остальными обхватывая нижнюю часть лица. Потом аккуратно подвинул челюсть назад и вниз, слегка приподняв за подбородок. Раздался тихий, не очень приятный хруст. Из глаз Жирослава брызнули слёзы, хоть он и не проронил ни звука. Монах провел пальцами от скул до ушей, убеждаясь, что все встало на места. Воин повертел пострадавшим органом из стороны в сторону, проверяя, после сплюнул кровавый сгусток и уже более внятно произнёс:

— Спашибо.

— На здоровье, — ответил священник, — рот открывай.

Во рту были опухшие разбитые десны, пара шатающихся, но целых зубов и качественно прокушенный язык. Ефросинью слегка замутило от увиденного.

— Чем помочь сможешь? — спросил её отец Никон.

— У меня настойка календулы имеется. Сейчас рот ей прополоскать надо будет. А дальше не есть ничего твердого, вдруг зубы приживутся. Сегодня точно только бульон с размоченным хлебом. И после каждого приема пищи солёной водой рот промывать. Холодное б ещё приложить.

Игумен кивнул. Фрося поискала в своих мешках нужный горшочек и протянула его Жирославу.

— Только не глотай, пожалуйста!

Но можно было и не просить. Едва успев набрать в рот настройку, боярин выплюнул её.

— Отравить меня решила?! — взвился дружинник.

Фрося отобрала горшочек, молча прополоскала рот, выплюнула и устало произнесла:

— Много чести с тобой, дурнем, возиться.

Развернулась и пошла завтракать. И так на этого недоросля столько времени потратила.

Собрался отряд быстро, четверти часа не прошло, и уже ничего не напоминало о том, что на полянке некогда был разбит лагерь. Ни ямок от колышков для шатров, ни следа от кострища, только трава примятая, да и та к середине дня поднимется.

Давид распорядился всех взять в сёдла. Терять ещё один день перехода он был не намерен. Воины покривились, но против слова не пошли. Даже Жирослав взял к себе Ретку.

Фрося с некой отстраненной безысходностью подумала,