Школьный медик, похоже, полчаса как сорвал голос. Танака, если бы не знала точно, приняла бы его не за сотрудника школы, а за ученика. Темнокожий, с полными губами, волосы коротко острижены – в другой раз она сочла бы его миловидным. Сейчас она его, можно сказать, ненавидела. Во-первых, он ее опасался. В каждую фразу, даже в самые очевидные утверждения, он вкладывал вопросительную интонацию. И еще она краешком периферийной нервной системы отмечала, что с его появлением каждый раз связывается что-то болезненное или неприятное. Смена повязки на изуродованной щеке, уколы иглы – брали кровь на анализы, вливали поддерживающие препараты, – сканирование на школьном автодоке.

Что-то да было.

А хуже всего, что она была обязана ему жизнью.

Ее люди – присвоенная ею ударная группа Мугабо, – предварительно освобожденные от снаряжения, уже лежали в могиле. Уинстон Дуарте лично покончил с обычаем возвращать мертвых для погребения на Лаконию. Тогда он подразумевал: «Всякая земля есть лаконская земля». Танака, несмотря на серьезные ранения лица и головы, едва ли истекла бы кровью на земле Абассии. Но вздумай кто-нибудь всадить в нее пулю, вполне мог бы свалить убийство на Холдена и ту дрянь, что теперь служила у него корабельным механиком. Танака не запомнила, как ее нашли и перенесли в медчасть. И не знала, колебался медик или решительно взялся выполнять клятву Гиппократа. Зато точно знала, что была перед ним беззащитна и что его юные, не знающие шрамов руки удержали жизнь в ее теле. За это она его ненавидела.

– Я настойчиво рекомендую в ближайшие три недели обойтись без высоких перегрузок? – сказал он, укладывая в мешок оставшееся при ней небогатое имущество.

Пуля Холдена стоила ей трех верхних зубов слева и большей части правой щеки. В верхнем нёбе слева образовались микротрещины, и головные боли сводили ее с ума. А может, сводили с ума воспоминания о бое с этим черноглазым механиком. Когда в черепе столько неполадок, нет смысла разбираться с причиной каждой в отдельности.

– Полагаю, благоразумнее было бы выждать? Еще недельку, чтобы гель схватился?

Танака не удостоила его ответом. Ее бронескафандр лежал во дворе, его аккуратно упаковали для последующего ремонта вместе со снаряжением погибших стрелков. Из медчасти она направилась к скафандру, а медик устремился следом – пристал, как грязь к подошве. Транспортный кар с «Ястреба» пылил еще в полукилометре от кампуса. В школьные окна и из дверей на нее глазели – испуганно и осуждающе.

Для персонала она была той женщиной, что свалилась с неба им на головы и заперла подальше, превратив их территорию в стрельбище. Трудно было ожидать за такое почетной докторской степени.

При этой мысли она улыбнулась и тут же поморщилась.

В подъехавшем каре сидел Мугабо. Его заученная вежливость скрипела как перекрахмаленная рубашка. Он, встав навытяжку, отдал Танаке честь. От этого ей действительно полегчало. Она возвращалась в себя. Пока малочисленная команда грузила в кар оружие и броню своих убитых, Мугабо, склонив голову, стоял с ней рядом.

– Что-то вы не спешили, – бросила ему Танака.

– Приношу извинения. Понесенный нами ущерб затруднил вход в атмосферу, а ваш транспортный корабль… К сожалению, нам пришлось снять с него часть оборудования. Весьма сожалею о задержке.

– На какой стадии восстановление?

Мугабо кивнул – не в ответ, а показывая, что услышал вопрос.

– Повреждения значительные, но я уверен, что можно безопасно продолжать путь. Мой старший механик советует вернуться на дозаправку к Лаконии.

– Чего-то не хватает?

– Питающие обшивку композитные вещества по понятным причинам израсходованы.

– То есть функция самовосстановления отсутств ует?

– Цельность корпуса в пределах допуска, – сказал Мугабо.

Ей понравилось, как он изворачивался. Это не он хочет вернуться на Лаконию, а старший механик. Его корабль цел, пока Танака не разрешит признать его подбитым. От этой ниточки ковер лаконской культуры никогда не избавится: каждый готов признать за истину то, что прикажет старший по званию. Она задумалась о внутренней жизни Мугабо. Оставляет ли он свободу и свои извращения внутри себя, как она, или у него и душа такая же пустая?

Она устроилась на переднем сиденье рядом с водителем и окинула школу взглядом. Поле боя. Здесь она проиграла – проиграла свою ударную группу, цель операции, собственную кровь и плоть. И отчасти репутацию. А все потому, что медлила прибегнуть к силе. Тереза Дуарте – сокровище, источник сокровищ. Она незаменима. Холден готов был ею рискнуть, а Танака нет. Она запомнила урок.

У нее руки чесались уронить с орбиты торпеду, стереть с лица земли школу и школьную территорию. Она могла бы себе это позволить – обойдется в несколько жизней, считая долбаного медика, и никто не предъявит ей обвинений. Только вот людям станет известно, как она поступила. И они догадаются, что толкнул ее на это стыд.

Так что хрен с ними, пусть живут.

Группа Мугабо закончила с погрузкой и заняла места в каре. Какие-то особенности атмосферы здесь преломляли солнечные лучи на шесть полос – получалась звезда, как на детском рисунке. Танаке вспомнилось слышанное где-то: «Я готов разить даже солнце, если оно оскорбит меня»[3]. Она не помнила, откуда цитата.

Да и не важно. Ей надо было довести охоту до конца.

– Можно ехать, – сказала она.

– Слушаюсь, – отозвался Мугабо, и кар дернулся, развернулся, рванул к месту посадки.

Встречный ветер забивал рот вкусом грязи. Танака утешалась сознанием, что можно прожить полную, насыщенную жизнь, навсегда забыв об этой сортирной планете. От этой мысли ей стало легче – правда, ненамного.

Когда принявший их на борт «Ястреб» стал разгоняться в сторону кольца, она отдалась в руки медицинской команды. Добровольно вошла в лазарет и, не дрогнув, перенесла осмотр, вызвавший болезненные воспоминания о первом в жизни ранении. К тому времени, как медики обследовали рану на голове, очистили щеку от местного варианта заживляющего геля и вшили матрицу, наложив на нее свой гель, ей стало лучше. Болело сильно, зато успокаивала возможность показать себе и им, что боль для нее обычное дело. Умерщвление плоти издавна и с блеском применялось артистами и религиозными фанатиками. Она не причисляла себя ни к тем, ни к другим, но, может, что-то общее было.

Несколько нервных окончаний зудели; в голове, если слишком быстро подняться на ноги, бился пульс. В остальном Танака была снова готова к работе и начала ее с итогового отчета. Села за небольшой стол в своем кабинете и под гул вентиляции и вибрацию двигателей подробно и тщательно описала неудавшуюся операцию. Для морального состояния это было вроде удаления геля. Она доказала себе, что и эту боль перетерпит. Отчет она отослала Трехо – как исповедь атеиста. Ритуал очищения, приносящий разве что слабое, рудиментарное ощущение чистоты. Теперь можно было заняться делом.