По ее словам, проблемы в отношениях с людьми начались с переходом в среднюю школу. Внезапное расширение круга общения, другие требования к учебе даются непросто. Это также этап значительных психических изменений. Переход от детства к отрочеству означает новые трудности. Связи в раннем детстве развиваются благодаря общим интересам и занятиям; знакомства и дружба по мере приближения к подростковому возрасту требуют более тонких социальных навыков. Помимо того, что мы учимся владеть собственным растущим диапазоном эмоций, необходимо сдерживать реакцию на чувства других.

Приятно, когда тебя приглашают в социальную группу или принимают в ней. Отказ вызывает острую боль; неприятные ощущения, возникающие при одиночестве, побуждают стараться наладить контакт. Социальный успех в значительной степени зависит от репутации, а в подростковом возрасте человек больше всего жаждет получить хорошую репутацию среди сверстников. Нарин продолжала попытки, но ее расстраивала неловкость в общении. Что бы она ни делала, это портило ее репутацию. Но тут ей на помощь пришел современный феномен.

Стремление к общению с другими людьми и поддержанию репутации в определенной степени удовлетворяется с помощью социальных сетей. Нарин воспользовалась преимуществом виртуального мира – здесь она лучше контролировала свое поведение. Кроме того, ей не приходилось общаться лицом к лицу, что для нее было слишком сложно. Как и следовало ожидать, в соцсетях она часто писала о событиях, касающихся здоровья: о болезнях, визитах к врачу. По сравнению с тем, что было в школе, в интернете она меньше получала негативных комментариев. В основном отвечали сочувственно. Наконец-то ее приняли в социальной группе, хотя связи были виртуальными и ими было легко управлять. Она стала еще больше избегать личного общения.

Поговорив о детстве и юности, мы начали разбираться в хитросплетениях ее зрелой жизни. Как и ожидалось, Нарин познакомилась со своим первым парнем на сайте знакомств, и это вылилось в длительное виртуальное ухаживание. Она вспоминает об этом с нежностью. По ее мнению, они были хорошей парой и отлично ладили. Она не признала очевидного противоречия между положительной оценкой отношений и конкретными примерами, которые подробно описала. Нарин сказала ему, что считает его ленивым и что он не уделяет ей достаточно внимания. Если он не понимал, что от него хотят, она на него кричала. А он не возражал.

Читая его свидетельские показания, я понял, что у него было другое мнение об отношениях. Он считал, что они разладились почти сразу, как только пара начала проводить время вместе. Он признал, что, несмотря на его небольшой опыт отношений, ему показалось странной откровенная нетерпимость Нарин с самого начала. Через три месяца он сообщил, что им, вероятно, следует на некоторое время расстаться. Больше он о ней не слышал. Зачатие Жасмин произошло во время одного из их редких свиданий по выходным. Нарин призналась мне, что всегда хотела стать матерью, и появление Жасмин помогло ей ощутить свою целостность. Она рассказала семье, что отец Жасмин бросил ее, как только узнал о беременности, но на самом деле он никогда не знал о существовании Жасмин, пока к нему не обратилась полиция, проводившая расследование убийства.

Опрошенный полицией сосед иногда слышал крики Нарин. Она призналась, что выходила из себя, не могла терпеть постоянный плач Жасмин. Когда у Жасмин портилось настроение, Нарин сразу думала, что дочь проголодалась и, если та не брала бутылочку, значит, просто упрямилась. Первый пост Нарин о встрече с врачом вызвал всплеск интереса в соцсетях, и это облегчило стресс, связанный с заботой о Жасмин. Нарин таскала Жасмин в больницу по любому поводу; эти визиты открывали новые возможности для фотосъемки, с помощью которой Нарин могла обратить на себя внимание. Это усиливало ее чувство связи с другими людьми. Некоторые члены ее виртуального сообщества, ставшие свидетелями в уголовном процессе, заметили, что на снимках в центре внимания, как правило, оказывалась Нарин, а не Жасмин.

Нарин рассказала, что иногда водила Жасмин в клинику, когда та на самом деле не была больна. По ее словам, ей нравилось, когда вокруг суетятся врачи и медсестры. Заботясь о больном ребенке, медицинские работники просто выполняли профессиональный долг, но Нарин воспринимала больницу как место, где она чувствует себя как дома. Затем, когда Нарин ощутила себя особенно одинокой, она задумала добавить что-нибудь в питье Жасмин, чтобы та заболела и они могли чаще посещать клинику. Она считала, что ничего плохого не случится, и, даже когда позже врачи сообщили о серьезности состояния ее дочери, успокаивала себя тем, что они всегда вылечат Жасмин. В разговоре со мной Нарин время от времени отмечала, как хорошо сказался на ее настроении дополнительный интерес врачей к необычным симптомам ее дочери и длительное пребывание в клинике.

Я внимательно слушал рассказ в поисках любых признаков эмоций, связанных с воспоминаниями о поступках Нарин. Время от времени она ссылалась на статьи в газетах, на мерзкие заголовки, в которых ее называли «матерью-монстром». Она говорила об этих статьях с возмущением и опровергала их выводы как необоснованные. Логика Нарин выглядела так: раз она была хорошей матерью бо́льшую часть времени, несправедливо осуждать ее за случайные промахи. Она испытывала скорее негодование из-за нанесенного ее репутации ущерба, чем сожаления по поводу того, что она натворила. Вполне возможно, ее искаженная логика и почти отсутствующая эмоциональная реакция на отравление дочери были проявлением тех же нарушений психики, которые позволили ей совершить преступление.

После встречи с Нарин я несколько дней обдумывал варианты лечения, готовясь к следующей встрече с группой коллег. Но в это время произошло одно событие. Мне позвонил тюремный психиатр и сообщил, что Нарин в больнице. На этот раз она не вписалась в обычную модель суицидального поведения и не включила сигнализацию в камере, когда обмотала рукав джемпера вокруг шеи. По их мнению, это могло быть связано с тем, что за несколько часов до этого она приняла недельный запас таблеток, которые спрятала в камере. Мне сообщили, что с ростом безрассудности ее поведения она становится опасной для самой себя, и тюремные врачи и медсестры считают, что она может покончить с собой, даже если этого не хочет.

По моему мнению, нам предстояло решить не вопрос, нуждается ли она в лечении, – это не вызывало сомнений. Неважно, какой подход мы использовали для понимания истории болезни – диагнозы или лежащие в их основе процессы, – несомненно, существовали очевидные и серьезные психологические проблемы, из-за которых Нарин могла навредить себе и окружающим. Вопрос заключался в том, как мы убедим других людей, принимающих решения, в необходимости ее лечения.

Люди, чьи страдания объясняются расстройством личности, вызывают у психиатрических служб иную реакцию, нежели при любом другом психическом расстройстве. Никто не ставил под сомнение необходимость спасения Джоди путем перевода из тюрьмы в систему здравоохранения. Диагноз Нарин означал, что потребуются дополнительные усилия. Когда я только начинал карьеру психиатра, диагноз «расстройство личности» мог привести к безжалостному отказу в помощи. За годы моей работы консультантом политические инициативы многое изменили. Теперь было общепризнано, что расстройство личности не причина для отказа пациенту в лечении. Однако, как ни странно, эти же инициативы привели к тому, что многие врачи стали говорить о необходимости специализированного лечения расстройства личности, вне существующей системы здравоохранения. И, как следствие, пациент все так же сталкивается с отторжением.

Если подобным образом ведут себя психиатры, неудивительно, что система уголовного правосудия тоже реагирует на эти два вида нарушений психики совершенно по-разному. Решение суда об ограниченной вменяемости Джоди было почти неизбежно. Даже закоренелый психиатр-циник, который чаще склоняется к стороне обвинения, был бы тронут делом Джоди. Предполагая ничтожные шансы на успех, защитники Нарин даже не пытались убедить суд в ее ограниченной вменяемости. И это несмотря на то, что психиатры единогласно поставили ей три психиатрических диагноза, по крайней мере один из которых объясняет ее действия.

Прежде чем рассмотреть вопрос о переводе Нарин в больницу, нам пришлось пройти через ряд препятствий, которые отсрочили принятие решения почти на полгода. После дополнительных обследований, составления отчетов и встреч Нарин наконец перевели в больницу. При этом было оговорено, что, как только риск суицида снизится, ее вернут в тюрьму. Почему реакция на преступления Джоди и Нарин была настолько разной? Не связано ли это с различиями в глубинной природе их состояния? Джоди явно стала несчастной жертвой аномалий в работе ее психики. Иррациональные мысли об опасности,