То было мое первое политическое воспоминание, полнейший и страшный шок: этого хорошего человека убили. Он был предан своей родине, старался ее спасти. Мы очень им восхищались, потому что он взял страну в свои сильные руки. Он не боялся, не боялись и мы. Пока он был жив, мы чувствовали себя в безопасности[530].

За день до гибели Дольфус сказал заместителю мэра Вены Карлу Винтеру, что, по его мнению, Австрию спасло бы только скорейшее восстановление конституционной монархии с Отто Габсбургом во главе[531]. Пришедший после Дольфуса Курт Шушниг, тоже монархист, был поклонником Франца-Фердинанда и его сына Макса. В мемуарах Шушниг рассказывал, что ему, тогда шестнадцатилетнему школьнику, запомнилось о сараевском убийстве. После смерти Дольфуса ощущение «неимоверной катастрофы», скорее всего, испытывал не только он один: «Мы, австрийские мальчишки, привыкли смотреть на эрцгерцога Франца-Фердинанда как на живое воплощение своих патриотических надежд… никто не мог и представить себе, что стрясется потом. Реорганизация и консолидация страны, концепция сильной Австрии… с его именем ассоциировалась надежда»[532].

Убийство австрийского канцлера как будто вернуло Гогенбергов в кошмар сараевских дней. На похороны Дольфуса пришло полмиллиона австрийцев. Нацистов-убийц быстро поймали, допросили и казнили. Эмоции кипели так, что одного из раненых убийц несли на виселицу на носилках. Страна стояла на грани хаоса[533].

Шушниг не отличался последовательностью своего предшественника. Но и он искал союзников в борьбе против поднимавшего голову нацизма. Барон Габриэль Апор, который работал в Министерстве иностранных дел Венгрии, пришел к тому же заключению, но с «габсбургским» уклоном. Он писал: «Становилось все понятнее, что Австрии и Венгрии придется снова спать друг с другом… и, возможно, в постель им нужно будет пригласить и Габсбургов»[534]. С этим соглашались в Чехословакии многие, но только не министр иностранных дел страны. Эдуард Бенеш, ненавистник всего габсбургского, скорее обрадовался бы растворению Австрии в Германии, чем реставрации Габсбургов. Его заявления подобно ушату ледяной воды остудили настроения в стране. Чехословакия и Венгрия отступились от Австрии.

В дни убийства Дольфуса лишь один зарубежный руководитель предложил Австрии помощь. Через несколько минут после известия о попытке нацистского переворота Бенито Муссолини объявил мобилизацию итальянской армии. Он отправил войска на австро-итальянскую границу, угрожая отразить любое наступление немцев на Австрию. Гитлер быстро пошел на попятную. Мессерсмит писал, что в Европе Муссолини был «единственным главой государства, который не питал иллюзий насчет Гитлера»[535]. В начале тридцатых годов Бенито Муссолини казался самым гуманным из диктаторов, называл Марка Твена своим любимым писателем, а «Майн Кампф» Гитлера – «скучным кирпичом». Во время покушения жена и дети Дольфуса гостили на его адриатической вилле. Муссолини лично, со слезами на глазах сообщил им о разыгравшейся трагедии. Момент, выбранный для попытки переворота, он расценил как личное и политическое оскорбление.

Некоторое время Муссолини был самым могущественным диктатором в Европе, уважаемым и обожаемым многими. На общественной сцене только он один громко обличал антисемитизм Гитлера. В широко разрекламированном, громокипящем интервью американскому публицисту Корнелиусу Вандербильту-младшему Муссолини говорил: «Мир! Вот мой девиз… Вечный мир… Другая мировая война? Чепуха! Пока Муссолини жив, никакой войны в Европе не будет»[536]. Многие верили ему. По сравнению с нацистским диктатором Адольфом Гитлером в Германии и коммунистическим диктатором Иосифом Сталиным, правившим в Советском Союзе, итальянец казался единственной надеждой Австрии, самым крепким ее союзником.

В качестве своего личного представителя Шушниг мог бы послать любого дипломата, но он выбрал Максимилиана Гогенберга – человека, которого Адольф Гитлер, Отто Габсбург и многие австрийцы считали главной фигурой движения за реставрацию Габсбургов. Он хотел не только гарантий, что страна может рассчитывать на лояльность Муссолини, но и разъяснения позиции диктатора по вопросу реставрации[537]. Шушниг, возможно, надеялся, что визит родственника Отто в Рим положительно повлияет на ответ. Муссолини и итальянская монархия мирно сосуществовали друг с другом. В частной беседе лидер фашистов как-то признался, что к власти приходят с одними людьми, а правят уже с совершенно другими.

Муссолини не только клятвенно обещал всемерно поддерживать независимость Австрии, но, к облегчению Макса, совсем не возражал против Габсбурга на троне. Диктатор сказал ему, что Отто мог бы стать превосходным конституционным монархом, и даже предлагал сосватать неженатого принца из рода Габсбургов и дочь итальянской королевской пары[538].

Заручившись поддержкой канцлера Шушнига и Бенито Муссолини, Максимилиан удвоил усилия по возврату своего двоюродного брата на трон Австрии, а может быть, и Венгрии. 28 октября 1934 г. редакционная статья в New York Times вышла под заголовком «Реставрация Габсбургов в течение года – решенный вопрос». Граф Антон Шиграи, лидер венгерских монархистов, говорил в конфиденциальной беседе: «Реставрация Габсбургов вышла из области теории и стала насущным вопросом практической политики… Только великое государство, где различные расы живут в равенстве, дает возможность мира; и только институт монархии может гарантировать, что этот мир будет вечным»[539].

Ноябрьская статья в New York Times и ее заголовок запечатлели быстрое развитие событий: «Вена празднует день рождения Отто – Монархисты служат обедни в честь “императора” – Муссолини, очевидно, одобряет реставрацию».

Двадцать второй день рождения эрцгерцога Отто монархисты Вены отпраздновали с невиданным доселе размахом… В торжественном собрании… участвовало свыше двух тысяч человек, в том числе жена канцлера Курта Шушнига, а его председателем был герцог Макс Гогенберг. Герцог сказал: «…Недалеко то время, когда эрцгерцог Отто вернется в свою страну…» Барон Виснер заявил: «Одним из величайших триумфов легитимности стало одобрение реставрации премьером Муссолини, что подтверждается заявлением, напечатанным в основанной им газете Popolo d’Italia»[540].