Секунд-майор успел съесть и борщ, и лично добытую Алексеем на кухне курицу, и уже гудел на ушко Софье что-то такое, отчего она розовела и ёжилась, а домовой всё не возвращался.

Наконец, когда Верещагин начал волноваться всерьёз, небольшая фигурка со встопорщенной бородой возникла на обеденном столе.

— Исправляют, — сказал Аркадий Феофилактович. — И это… Хозяин, ты иди, инспектора впусти, я тогда всем сразу всё и расскажу. Новости у меня есть. Информация, вот.

Глеб Никонов и в самом деле стоял у двери, оглядывая призрачно-тёмный переулок.

— Тут что, фонарщики забастовали? — спросил он.

— Да я и сам пока не понял, в чем дело! Ты поднимайся, Аркадий тебе борща нальёт, а потом у нас большая программа.

— Да ну?

— Точно! Первым пунктом доклад домового о причинах незажжения фонарей на вверенной территории, а потом слегка о моей и о твоей добыче за сегодня.

Когда инспектор с борщом и пирогами угнездился за столом, Аркадий Феофилактович откашлялся и смущённо покраснел.

— Это… значит… В десятом доме домовой, Кузьма его звать…

— Десятый по Селивёрстову? — переспросил Бахтин.

— Ага. Доходный дом, пятиэтажный. Так вот, у Кузьмы каморка в мансарде, окнами как раз на тот, снесённый… не к ночи будь помянут…

— А фонари-то тут при чём? — не выдержал Макс.

— Чш-ш-ш! Не сбивай докладчика, — шикнул на него Алекс, а секунд-майор так посмотрел, что мальчик спрятался в тень.

— Я ж и говорю: с сегодняшнего вечера неделю по фонарям Кузьма дежурить должен! А он из дому выходить отказывается, в каморку свою забился, одеялом укрылся с головой и того… дрожит. Старшие не уследили, что его больше недели не видно, вот освещение вовремя и не зажгли.

— Так чего ж он испугался-то, твой Кузьма? — лениво поинтересовался Суржиков.

— Погоди-погоди, — сказала вдруг Софья. — Сколько, говоришь, твой приятель выходить отказывается? Неделю?

— Больше даже, восемь дней, — домового отпустило, нервничать он перестал и со стола исчез, откликаясь на реплики то из кухни, то с подоконника, то из коридора.

— Восемь дней, Алекс, — Софья встала и прошлась по комнате. — Неделю назад обнаружили тела, а убийство когда произошло?

— Второе — двадцать седьмого апреля ночью, — ответил Никонов и осёкся. — Погоди, то есть, этот самый Кузьма видел убийцу и так напугался, что перестал выходить? Аркадий, так?

— Так, — подтвердили с подоконника.

— Получается, у нас есть свидетель? — инспектор поперхнулся и замолчал.

— Расспросить его надо, немедленно! — вскочил с места Влад.

— Нельзя! — заорал домовой и прыгнул на середину стола, под лампу.

— Тише, тише, — негромко произнёс Алекс, щёлкая пальцами и запуская лёгонькое заклинание спокойствия. — Всё обсудим, и господин секунд-майор решит, как действовать, когда и кому. Аркадий Феофилактович, прошу, поясни, что именно нельзя и почему?

— Нельзя сегодня Кузьму расспрашивать. Он темноты теперь боится…

— Под одеялом сидит, — фыркнул Суржиков.

— А и под одеялом! — строго ответила ему Софья. — Отличный способ защиты от наведённых страхов. Вот представь себе, что ты ростом с Аркадия, магии в тебе ни на грош, и ничего ты человеку сделать не можешь! А потом и поспорь сам с собой, как наш храбрец!

— Ну, насчёт магии ни на грош, это ты, матушка, не совсем права, можем кое-что, — пробормотал польщённый домовой. — А к Кузьме надо завтра утром идти, раненько, как солнце встанет. Потому как в полдень старшины наши его в деревню… это… транспортируют. На поправку здоровья.

— Как солнце встанет — это значит, в пять утра? — уточнил Алекс.

— Точно, — кивнул Аркадий. — И вот ещё что, он не со всяким разговаривать станет…

— В смысле? — переспросил инспектор.

— С тобой так точно не станет, — отрезал домовой. — Вид у тебя несолидный, и характер шебутной. Беролаку бы пойти?…

И он с интересом посмотрел на Бахтина. Тот вздохнул, почесал в затылке и сказал:

— В пять утра? Вот чего я не люблю, так это вставать в такую рань…

Чай и сладкие пироги исчезли со стола, словно их и не было.

Душераздирающе зевая, ушёл Макс.

Секунд-майор, посмеиваясь и шепча что-то на ушко Софье, отправился её провожать.

— Вот прям будто через полгорода по самым опасным районам поведёт даму, — желчно усмехнулся Суржиков.

— Не ревнуй, — отмахнулся Алекс. — Тебе там всё равно не светило, как и мне. Да и Бахтину, как мне кажется, ничего не обломится. Пойдём в кабинет, что ли, обсудим добычу?

— Ну, ладно, эссе о Шекспире тебя потрясло, всего глубоко перепахало и что там ещё? Поменяло твои жизненные приоритеты! А список-то ты скопировал?

— Обижаешь, — повесил голову инспектор. — Вот так вот нахально и незамысловато обижаешь официальное лицо.

— Ты в это лицо съел такой ужин, что теперь три дня можешь не обедать! — пожал плечами Верещагин. — Так что никакие обиды до тебя просто не дойдут сейчас, через пузо не переползут.

— Боюсь даже представить себе эту картинку, — подхватил его помощник. — Обиды… переползают через пузо… откуда и куда?

— Пошли к Тёмному! — отмахнулся лениво Глеб. — Конечно, я скопировал список. Вот он!

Лист бумаги, красиво спланировав, лёг на письменный стол, и сыщики почти столкнулись лбами, заглядывая в него.

— Один? — с удивлением переспросил Алекс. — Один читатель спрашивал эту книгу?

— Вот именно, — инспектор воздел к небу палец. — Один-единственный. И уважаемый Хранитель сообщил мне все данные об этом любителе изящной словесности, в частности, то, что пользоваться библиотекой он мог только и исключительно по рекомендации двух преподавателей университета.

— И их имена?…

— На обороте страницы. Завтра я попытаюсь с ними всеми встретиться, но почти уверен, что это направление — тупиковое. Надо искать в деловых связях убитых, и трое моих коллег сейчас этим занимаются.

— То есть, ты хочешь сказать?…

— Да. Я — часть государственной машины, и действую в связке с другими её частями, деталями, Тьма побери, шестерёнками. Ты расследуешь в одиночку, и зачастую твоя работа более эффективна, но не в данном случае. Десятки связей, деловых, личных, дружеских и вражеских, сотни писем, чеков, накладных, ещё каких-то бухгалтерских бумаг… Твоя бывшая жена и её Оскар действительно влезли в чей-то хорошо налаженный бизнес, за что их и убрали. Мы уже практически вышли на заказчика убийства. Ещё день-два, и будет арест. Всё, точка, об этом деле на сегодня больше не говорим. Что у тебя?

Пару мгновений Верещагин молчал, пытаясь подавить иррациональную горечь. На что обижаться, на служебные инструкции? Но где-то внутри будто кусочек льда появился и колол.

— У меня… — проговорил он тихо. — У меня… Основные открытия сегодня сделал Влад, ему и слово.

Суржиков откашлялся, словно неловкость момента попала ему в горло и першила