Хастияр даже жевать перестал, подивившись распевности речи Пудухепы. Голос её звучал ниже, чем у Аллавани, которая, когда смеялась — будто колокольчик серебряный звенел. Грубым его назвать язык бы не повернулся, но представить Пудухепу, поющей песни девичьи о любовных переживаниях, Хастияр не смог.

— Ты, госпожа моя, и клинописью, и речью народа Бабили владеешь свободно? — спросил посланник, мысленно обругав себя за слегка заплетающийся язык.

Она кивнула, медленно, будто с недоумением, словно речь шла о вещах всем известных и само собой разумеющихся. Будто гость решил спросить, знает ли она, что солнце по утрам встаёт на востоке.

— А книги какие любишь читать? — спросил Хаттусили, — про Гильгамеша читала?

Хастияр бровь заломил. Вот уж от кого не ожидал вопроса про книги.

— Конечно читала, — ответил он за девушку, внимательно разглядывая остатки вина на дне собственной чаши, — будто на аккадском что-то ещё, кроме как песен о героях записали.

Приятель искоса поглядел на него и придвинул поближе к посланнику блюдо с жареной уткой.

Пудухепа, нисколько не смутившись, ответила:

— Читала, но полагаю большую часть истории о Гильгамеше досужими выдумками. Я больше люблю божественные гимны, что написала Энхедуанна.

— Это хорошо, — тихо сказал Хастияр, больше не рискуя мешать приятелю беседовать с девицей, ибо понял, что уткой ему надлежало заткнуть рот, — гимны, это правильно.

— Энхедуанна, это благородная женщина была, дочь великого царя, — Хаттусили решил блеснуть познаниями, показать, что не из дремучего леса вышел.

— Дочь Саргона Великого, — подтвердил Пентисарис.

— А про тебя, усамувами Хастияр, верно ли говорят, будто ты на языке мицрим читаешь? — спросила Пудухепа.

— Читаю.

— А что они пишут?

— Разное, — пожал плечами Хастияр, — о своих богах сказки слагают. Поучения пишут для юношества. Очень любят всех поучать.

— Поучения, это хорошо, — вставил Пентисарис, — юношеству без поучений никак нельзя, а то стариной пренебрегают.

— Ещё страсть как любят пророчествовать, — продолжил Хаятияр, — и предостерегать.

— О чём? — спросил Хаттусили.

— О чарах женских, например, — ответил Хастияр, искоса взглянув на друга.

Тот крякнул, будто поперхнулся, а Пудухепа опустила глаза. Хастияр выпил ещё вина и добавил:

— О путешествиях пишут.

— О путешествиях, это интересно, — сказала Пудухепа.

— У них не очень, — заметил Хастияр, — они обычно о страданиях и злоключениях во время путешествий пишут. Вообще, о страданиях у них много. Читал я как-то, как парень к девушке в рабство попал, потом она к нему, потом снова он к ней в рабство. Мне один мицри папирус с этой повестью за большие деньги продал. Говорил, в Чёрной Земле едва успевают переписывать, как горячие пирожки расходится, на всех рынках нахваливают. А ещё они там жену женой не называют, а мужа мужем.

— А как же? — спросил жрец.

— Жена у них — «возлюбленная сестра»[68]. Для них с сестрой родной возлечь — это нормально.

— Тьфу ты, — поперхнулся жрец, — стоит ли такое в приличном обществе пересказывать? Не зря мицрим боги покарали! Потому они и проиграли нашему великому царю! Не иначе, как боги отвернулись от фараона!

— Воистину не стоит. Прости меня, усамувами, что оскорбил твой дом подобными речами, — повинился Хастияр, — верно, довольно о мицрим, лучше о чём-нибудь более пристойном поговорить.

Тему сменили, но посланник всё равно никак не мог уняться. Слегка наклонился к Хаттусили и сказал негромко:

— Вот уж не подозревал, что кроме красоты, тебе в женщинах нравится ещё и развитый обширным чтением ум.

«Шепот» его не услышал только совсем глухой, а таких за столом, похоже и не было. Пудухепа покраснела. Хаттусили наступил Хастияру под столом на ногу. Тот, наконец, совсем заткнулся.

Остаток вечера, что провели за столом, беседовали между собой только двое, Хаттусили и Пентисарис. Обсуждали, как изменятся теперь цены на зерно и лён. Посланник, кажется, там же и задремал. Временами Хаттусили и Пудухепа украдкой ловили взгляды друг друга и каждый раз поспешно отводили глаза.

Из-за стола расходились уже в темноте. Отец провожал Пудухепу до дверей её комнаты. Впереди шла старая нянька девушки, Нинатта, несла светильник.

По дороге, отсчитывая ступеньки, полагаясь больше на память, чем на слабое освещение, верховный жрец обратился к дочери:

— Я тебя, Пудухепа, всегда хвалил. А сегодня похвалю особо. Вот правильно ты делаешь. Если тебе мужчина понравился, ты не теряйся. Говори ему сразу, что-нибудь умное, даже слишком. Что-то, о чём большая часть людей и не догадывается, да и понять неспособна. Чем заумнее, тем лучше.

— Так разбежаться могут женихи, — ответила ему вместо дочери нянька. — вот услышат что-нибудь такое, на что у самих ума не хватает, и испугаются. Не всякому разумная невеста сгодится. Особенно, если сам глупцом уродился.

— И такие бывают, — согласился Пентисарис, — только всякие болваны нам в женихи не нужны, чем быстрее она их разгонит, тем лучше. Нам люди умные нужны. Такие не испугаются.

— И то верно говорите, господин, — Нинатта поставила светильник на каменный выступ у двери и открыла комнату Пудухепы, — ведь кто девиц боится, да ещё и таких разумных да милых, как наша лапушка, от того, как от мужчины, толку тоже немного будет. Так от веку, от самой Богини заведено.

— Да благословит она твой сон, дочка, — верховный жрец наклонился к дочери и поцеловал её в лоб.

Няня задержалась. Пудухепа села на стул и Нинатта принялась расплетать её косы. Девушка взяла со столика бронзовое зеркало.

— Он понравился тебе? — спросила няня, проводя по волосам девушки резным костяным гребнем.

Пудухепа не ответила, но няня, несмотря на слабый свет лампы и пляску теней на лице девушки увидела в отражении, как та опустила веки и улыбнулась.

— Доброй ночи, моя милая, — няня поцеловала девушку и удалилась.

Одним послала здешняя Владычица сон и благословение, а тем, кто с судьбой встретился, спать не положено. Только вести разговоры в достойной компании об удивительном знакомстве.

Поняв, что заснуть он сегодня не сможет, хотя было уже далеко за полночь, Хаттусили бесцеремонно заявился в покои, отведённые другу. Обычно немногословный, сегодня он, не иначе как от вина, никак не собирался заткнуться. Говорил безостановочно и всё время повторялся. Раз десять похвалил Хастияра за то, как удачно он выбрал город, в котором они собрались пересидеть неспокойное время. Какие тут люди приятные.

Хастияра клонило в сон и голос друга долетал до него из-за края мира, который ко всему прочему ещё и вращался. Это состояние он очень не любил и, предвидя утренние страдания, горестно вздохнул:

— Это ж сколько я выпил-то? А, главное,