говор, на котором общались между собой люди, приехавшие со всех краев Китая, то и дело перемежался армейским жаргоном. «Напасть», «атаковать», «ударить», «мобилизовать», «бороться» и другие характерные словечки употреблялись в обычном быту. Фразы с лихими призывами или же ложно пафосные звучали в повседневном общении довольно странно, приобретали порой юмористический оттенок.

В день приезда для нас был устроен ужин, даже чрезмерно обильный, потому что после дальней дороги хотелось только спать. Вечером и днем мы гуляли по университету в сопровождении сотрудников канцелярии. Нам показали сад и оранжереи, детский сад и ясли, библиотеку, сводили на медосмотр в амбулаторию. Когда проверяли глаза, я удивился заниженности нормативов. Врач пользовался обычной таблицей букв, но я видел на два ряда ниже его указки, хотя зрение мое по нашим понятиям было хуже нормального.

Запомнилось посещение детского сада, хорошо построенного и поставленного. Как мне потом объяснили, в свое время он был организован советскими специалистами. Дети весело пели и плясали, но пели они песни только про Мао Цзэ-дуна и революцию. Вряд ли они понимали что-нибудь, но сильно увлекались собственным исполнением. «Долой!», «Слава!» и прочие возгласы хором неслись от приветливо улыбающихся рожиц. На них можно было прочесть неподдельное наслаждение от дружного коллективного выступления, музыки и ритма.

Мы были заняты дважды в день, и это были приятные занятия: музеи, парки, театр, вечер, прием. В Китае умеют принимать гостей. Даже для обыкновенных студентов прием был устроен безупречно по своей организованности.

Погожим февральским днем нас свозили в храм Неба, потому что в солнечную погоду он удивительно красив. Одно утро мы провели во дворце-музее Гугу-не, правда не успев осмотреть и половины. Два дня ушло на осмотр грандиозного исторического музея на площади Тяньаньмэнь. Посетили мы и роскошный Дворец Всекитайского собрания народных представителей на другой стороне той же площади.

В холле Дворца смотритель, лощеный, прилизанный молодой человек, усадил нас на кожаный диван, а сам пошел звонить начальству.

— Что можно показать советским? — кричал он в трубку, не допуская мысли, что его могут понять. — Я думаю, что залы Тибета и Синьцзяна не стоит!

После паузы, выслушав инструкцию, он повторил на военный манер:

— Хорошо, хорошо! Залы Тибета и Синьцзяна, а также Тайваня, Хэйлунцзяна и Внутренней Монголии не открывать! Хорошо!

Оторвавшись от телефона, он торжественно прошагал через холл и произнес:

— Прошу начать осмотр.

Он снова превратился в живое воплощение любезности. Мы осмотрели несколько залов, собравших лучшие образцы современного прикладного искусства. Всюду, в каждом зале, нас подводили прежде всего к бюстам, портретам и изречениям председателя Мао.

Недели две мы присматривались и осваивались в новых для нас условиях. Потом нас с Лидой пригласили в канцелярию обсудить учебный план.

В приемной канцелярии, расположенной на нашем же этаже, нас приняла заведующая товарищ Чжао. Мы поблагодарили ее за заботу о нашем устройстве и приеме, а затем перешли к вежливым взаимным расспросам. Товарищ Чжао сообщила нам, что она старый член партии, долгое время жила в знаменитой Яньани, резиденции руководства КПК во время войны с Японией.

— Заведующая Чжао — старая революционерка! — польстил мой фудао Ма.

— Что вы, что вы, я простая пожилая женщина, — скромно возразила Чжао.

Тем не менее из разговора с нею выяснилось, что ее внук устроен в детский сад парка Бэйхай. Расположенный в одному из древнейших пекинских дворцов над озером Центрального парка, сад этот был доступен только для детей старых и заслуженных работников компартии и правительства. Это показательное детское учреждение хорошо описано западными журналистами, которых непременно водят туда.

Затем мы перешли к нашему учебному плану. Лида, впервые оказавшись в Китае, смущалась и поначалу робко и неохотно говорила по-китайски. С организацией ее учебной работы все оказалось в порядке. У меня же возникли осложнения. В первой же беседе выяснилось, что я попал в КНР чуть ли не по недоразумению. Я уже восемь лет занимался изучением китайских средневековых повестей и связанных с ними литературных новелл, фольклора и т. д. Однако при переводе документации относительно моей темы китайский переводчик термин «художественная проза» перевел словом «саньвэнь», а не «сяошо», что значит: классическая проза высокого стиля — сочинения историков и эссе, эпистолы, то есть нечто совсем иное. Я огорчился таким оборотом дела. Чжао выслушала мои возражения и холодно заявила:

— Древние повести и новеллы, которыми вы занимаетесь, сочинения дурные, идеология их скверная, у нас в университете их не изучают, и никто не согласится руководить вашей работой.

У меня были основания возражать, так как мне было хорошо известно, что до самой своей кончины виднейший специалист в этой области профессор Ван Гу-лу работал именно здесь, в этом самом университете. Трудно было поверить, что у него не осталось продолжателей.

— Сейчас у нас никто не занимается столь дурными произведениями, — твердо сказала Чжао. — Если б мы знали, что вы занимаетесь ими, то вообще не смогли бы вас принять.

Такая неприкрытая угроза на меня сразу же подействовала отрезвляюще. В самом деле, если разобраться в документации и выяснить неточность перевода, налицо будет прекрасный повод отправить меня обратно без дальнейших разговоров! Побыть даже две недели в Китае, конечно, тоже неплохо, но мне хотелось работать, и я спросил с покорностью, что же, собственно, мне будет предложено.

Чжао подумала и сказала, что лучше всего мне заняться историей прозы «саньвэнь» и древним китайским языком с профессором Го. Имя это я знал по научным статьям, оно принадлежало известному ученому среднего поколения. Занятия со столь видным специалистом меня устраивали, но все же я попросил времени для размышлений. Подумав, я возблагодарил судьбу за полезную для меня неточность в переводе.

Такой шаг показался разумным и заведующей Чжао. Вторая наша встреча прошла значительно мягче. Китайская сторона настаивала на занятиях по подготовленной ею программе, и я принял ее. Со своей стороны я в дополнение уже не требовал, а просил предоставить мне материал не только для учебы, но и для самостоятельной исследовательской работы по теме, которой, я занимался долгие годы. Теперь уже Чжао ответила мне, что над этим надо будет подумать.

Во время третьей встречи главным лицом стал профессор Го. Он был заместителем декана филологического факультета. Практически он возглавлял всю работу по литературоведению, так как сам декан факультета занимался лингвистикой, а второй заместитель, с которым мне еще предстояло познакомиться, был не ученым, а партийным работником. Меня обрадовало, что профессор Го северянин, — я легко понимал его речь. При встрече я преподнес ему оттиски своих статей, предварительно целый вечер обсуждая с Ма, как