Тютюнник, стараясь не замечать моего подчеркнутого добродушия и непонятной ухмылки Дергачева, молча краснел, внимательно глядя на свои неровно остриженные ногти.

— Ты вот что, Алексей Константинович, ты давай-ка, забирай своего архаровца и ступай к себе в подразделение! — повеселевший подполковник дал понять Данилину, что инцидент он считает исчерпанным, — А то я чувствую, что Корнеев сейчас совсем уже разойдётся и меня виноватить вместе с ними начнёт! — подпол кивнул в сторону Захарченко и Тютюнника.

Начальник следствия поспешно поднялся из-за стола и приглашающе кивнул мне на дверь. Я послушно встал и, не оглядываясь, поплёлся на выход.

— Ты когда остепенишься? — догнав меня уже в коридоре, зашипел мне в спину майор, — Ты, если у тебя душа так за уголовный розыск болит, то ты тогда, может, к ним переведёшься? — вестимо, от недавних нервных потрясений Алексей Константинович частично утратил логику и слегка запутался в своих рассуждениях.

— Я, товарищ майор, исключительно за наше следственное отделение переживаю и работаю только на него! — горячо заверил я Данилина, — Заметьте, эта хулиганка без личности в моём производстве была, вы же сами мне её отписали! А износ я уже попутно раскрыл. По вновь открывшимся обстоятельствам!

— Ты, хотя бы мне не п#зди, Корнеев, знаю я всё! — с усталым безразличием возразил мне мой прямой начальник, — Мне Захарченко еще тогда, в твои дежурные сутки всё рассказал, когда уговорил меня дело Толкуновых тебе отписать!

Эвон, как! Что ж, чтобы не нарываться и не злить праведно возмущенное руководство, я поначалу умолк. А потом всё же не стерпел и упомянул попутные плюсы.

— Зато дело по хулиганке у нас прокуратура заберёт! Одной обузой будет меньше на отделении!

Ничего не ответила старику Золотая следственная рыбка. Данилин лишь посмотрел на меня, как на причину своей пожизненной зубной боли и прибавил шагу, отрываясь от меня в сторону своего кабинета.

Всё это было вчера. А сегодня я сижу вместе со всеми офицерами Октябрьского РОВД в Ленинской комнате и, плесневея от учения Маркса в дунькиной интерпретации, борюсь с дремотой. Чтобы лишний раз не злить Капитониху, я сел в глубине зала, подальше от президиумного стола. Сидя за которым и постоянно сверяясь с конспектом, та несла в милицейские массы учение бородатого русофоба. По совести сказать, Карла я и раньше недолюбливал. Но когда ознакомился с его оценочными суждениями относительно славянской нации, то растерял симпатии к революционному классику окончательно. Ну никак не мог я с ним согласиться, что все без исключения русские, это тупые и никчемные животные!

Видимо, я всё же не совладал с природным инстинктом сохранения своей психики и в какой-то момент, утратив бдительность, задремал. Очнулся я от весьма чувствительных тычков соседского локтя в левый бок.

— Встань! Евдокия поговорить с тобой хочет! — стараясь не выдать себя и наклонив голову в пол за впереди сидящим, шипел мне Олег Дубровин.

Оглядевшись по секторам, я убедился, что коллега не шутит. Дунька, неведомо когда оторвав своё гузно от стула, грозно нависала на кумачовым столом с неизменным гранёным графином. И со всей своей коммунистической прямотой и принципиальностью смотрела в мою сторону. И взгляд её не предвещал мне ничего хорошего.

— Что, Корнеев, не интересно тебе слушать «Манифест коммунистической партии» великого философа современности Карла Маркса? — ядовито и в полный голос на всю ленкомнату возопила Дунька-комиссарша. — Оно и понятно товарищи! — уже к двум или почти двум сотням таких же разбуженных, как и я, принялась ехидно взывать замполитиха. — Всем нам, товарищи, Маркс интересен и нужен, а вот лейтенанту Корнееву он не нужен и не интересен! А можно ли, товарищи, считать такого человека, как Корнеев, настоящим советским человеком? И можно ли его считать комсомольцем, товарищи⁈ — уже в звенящей и совсем не сонной тишине прозвучал обличающий мою антисоветскую сущность вопрос Капитоновой.

— Это уже слишком, Евдокия Леонтьевна! — откуда-то справа и спереди раздался отчаянно-звонкий голос Лидии Андреевны Зуевой. — При чем тут комсомол? И с тем, что лейтенант Корнеев не советский человек, вы тоже погорячились!

Народ потихоньку начал роптать. Не то, чтобы за меня, а вообще. Потому что информ-повод и поспать уже не дадут. При этом основная масса присутствующих начали оборачиваться в мою сторону. Структурированное подразделение служивых людей быстро превращалось в неорганизованную массу активных созерцателей.

— Спокойно, товарищи! — взялась загонять личный состав в стойло Дунька, — Вы, очевидно, не очень хорошо знаете, что из себя представляет этот, с позволения сказать, лейтенант милиции Корнеев! Говоря, что он не может считаться по-настоящему советским человеком, я имела в виду его отношение к простым гражданам нашей родины! К советским гражданам, товарищи! — пафос последних слов, Капитонова эффектно подчеркнула, произнеся их с чувственным надрывом.

Народ чуток попритих и на меня смотрел уже с по-настоящему искренним интересом.

— Не так давно, товарищи, Корнеев задерживая оступившегося перед законом гражданина, просто взял и застрелил его! — громкий голос Дуньки был переполнен скорбью и трагизмом.

— Он не предпринял никаких мер, чтобы задержать этого правонарушителя живым! У которого, я думаю, остались мать, жена и дети! Он его просто убил, товарищи! Приёмы самбо, которые он обязан уметь применять в таких случаях, ему оказались не нужны! Корнеев посчитал, что он судья и прокурор в одном лице. И, как палач убил этого человека!

Милицейский народ, пополам глядя на меня и на Капитонову, тупо молчал. Мужики смотрели правильно. На Дуньку, как на дремучую дуру, а на меня с сочувственным пониманием. А вот многие из женщин смотрели с настороженным сомнением. Видимо, жалея милейшего парня Толика Воронецкого. А во мне, после дунькиной подсказки, усмотрев излишне агрессивную особь мужеского пола. Способную на любое изуверство. Большая часть милицейских женщин не понаслышке знала, что такое развод с недостойными их мерзавцами. И потому дунькины зёрна скорби и негодования упали на благодарную, старательно унавоженную мужиками, почву.

— Это еще не всё, товарищи! — и. о. замполита умела нагнать трагичной обреченности, — Вчера Корнеев снова стрелял в человека! — Капитонова ткнула в меня указующим перстом, и пришедшие за политической грамотностью менты опять повернулись ко мне, — К счастью, на этот раз он только ранил гражданина! — по ленкомнате прокатился ропот, но линчевать меня по-прежнему еще не хотели.

Мне надоело стоять немым истуканом. Кроме того, я почувствовал, что Дуся все весомые аргументы уже выбросила из своего рукава на стол. Пора было держать ответ перед ней и ждущим зрелищ коллективом.

— Друзья мои! — вспомнив свои начальственные годы, начал я речугу перед сослуживцами, — С глубочайшим прискорбием вынужден признать, что Евдокия Леонтьевна в своих претензиях права! Но права не во всём. Я действительно не так давно застрелил особо опасного преступника. Тут всё верно и вы об этом знаете! Она только забыла упомянуть, что тот преступник пришел ко мне домой ночью. Пришел с оружием, чтобы меня убить. Как раньше он убивал других советских граждан. Защищаясь, я его застрелил. Но вы все знаете, друзья мои, как в таких случаях ведет себя прокуратура с нашим братом. Так вот, прокуратура признала мои действия правомерными! И московская комиссия, если помните, тоже оставила меня без своих претензий! — сослуживцы вразнобой кивали головами и переговаривались между собой.

— А что касается вчерашнего применения оружия, то наша бестолковая Дуся опять смолола очередную чушь! — пользуясь отсутствием Дергачева, я решил смешать Капитониху с дерьмом по максимуму и на время забыл о существовании субординации.

Народ сначала синхронно умолк, а потом начал ржать, прячась друг за друга. Красная, как помидор мадам Капитонова смотрела на меня таким взглядом, что я радовался отсутствию у неё огнестрельного оружия. И надеясь, что графин до меня она просто не докинет.

— Не знаю, по своей ли природной глупости или по злому умыслу, но присутствующая здесь гражданка Капитонова не сказала вам главного! — не давая Дуське открыть рта, я резал её матку своей правдой, — Преступник, руку которого я вчера прострелил, пытался меня ударить ножом. Старший лейтенант Гриненко, которого вы все знаете, при том присутствовал и никто вам не мешает его расспросить. Злодей держал нож в той самой руке, которую я прострелил! Скажите, кто-то из вас поступил бы иначе, будучи на моём месте? Особенно, если учесть, что мы с опером Гриненко задерживали его за изнасилование, за злостное хулиганство и за несколько квартирных краж! Для большего понимания добавлю, что этот тип уже был дважды судим. За развратные