борьбу за самооценку скрывают меньше всего. Дети не стыдятся показывать, что им нужно и чего они хотят. Весь детский организм выкрикивает требования естественного нарциссизма. И это требование может превратить детство в настоящий ад для окружающих взрослых. Особенно если несколько детей соревнуются за право безграничного самовыражения, за то, что можно назвать «космической значимостью». Это весьма серьезное понятие, поскольку именно в этом направлении и движется наш разговор. Нам нравится легкомысленно говорить о «детской ревности», как о каком-то побочном продукте взросления, как о соперничестве и эгоизме испорченных детей, еще не достигших возраста развитого члена общества. Однако эта ревность требует слишком много сил и не ослабевает ни на минуту, чтобы быть отклонением от нормы. В ней выражается квинтэссенция существа: желание выделиться, быть единственным в окружающем мире. Если объединить природный нарциссизм и базовое чувство самоуважения, получится существо, ощущающее себя объектом первичной ценности, важнейшим во вселенной, представляющим собой отражение жизни в целом. Это и есть причина ежедневной и обычно мучительной борьбы с детьми. Ребенок не может позволить себе быть вторым или обесцененным, не говоря уже о том, чтобы быть покинутым. «А ему вы дали конфету больше, чем мне! А ему вы дали больше сока!» – «Ну вот, возьми еще». – «А теперь у нее больше, чем у меня!» «Ей вы даете зажигать камин, а мне нет!» – «Ну вот, зажги этот кусочек бумажки». – «Но он меньше, чем тот, что зажгла она!». И так далее, и так далее… Существо, обладающее символическим чувством собственной значимости, вынуждено ежеминутно сравнивать себя со всеми вокруг, чтобы убедиться, что оно внезапно не стало вторым. Детская ревность – это важная проблема, отражающая базовое человеческое состояние. Дети не злобные, эгоистичные или высокомерные, они просто очень открыто выражают трагическую судьбу человека: им безумно нужно оправдывать себя как объект высочайшей вселенской ценности. Ему нужно выделяться, быть героем, совершать максимально возможный вклад в жизнь всего мира, показывать, что он стоит больше, чем другие.

Когда мы в полной мере осознаем, насколько естественно для человека стремление к героизму, насколько глубоко это заложено эволюцией в его организм, насколько открыто он демонстрирует его, будучи ребенком, тогда становится еще интереснее, насколько большинство из нас сознательно не понимают того, чего хотят и что необходимо. Как бы там ни было, в нашей культуре, особенно в современности, героизм кажется чем-то слишком большим для простого обывателя, или мы слишком малы для него. Скажите молодому человеку, что он может стать героем, и тот покраснеет в ответ. Мы маскируем нашу борьбу, добавляя нули к сумме на счету в банке, чтобы негласно отразить наше чувство героической ценности. Или имея чуть лучший дом в округе, чуть более вместительную машину и более красивых детей. Но за всем этим пульсирует болезненное чувство космической уникальности, вне зависимости от того, как тщательно мы его прячем за мелочами. Время от времени кто-то может заявить, что серьезно относится к собственному героизму, от чего большинство из нас бросает в дрожь. Например, так сделал конгрессмен США Мендель Риверс, вложивший массу денег в оборонно-промышленные предприятия и заявивший после этого, что он самый могущественный человек со времен Юлия Цезаря. Мы можем содрогаться от пошлости приземленного героизма как Цезаря, так и его последователей, но это не их вина. Дело в обществе, развившем систему героизма, и в людях, которым дозволяется играть эти роли. Нужно честно признать, что стремление к героизму естественно. И это признание может пробудить сдерживаемую силу таких масштабов, что она может разрушить общество, каким мы знаем его сейчас.

Дело в том, что общество сейчас таково, как и было всегда: символическая система действий, структура статусов и ролей, привычек и правил поведения, созданная для того, чтобы стать движущей силой земного героизма. Каждая модель поведения в чем-то уникальна, а каждая культура – это отличная от других система героев. То, что антропологи называют «культурным релятивизмом», на самом деле есть относительность героических систем по всему миру. Но каждая культурная система – это драматизация земного героизма. И каждая система отводит роли для представления различных степеней героизма: от «высокого» героизма Черчилля, Мао или Будды, до «низкого» героизма шахтера-угольщика, крестьянина, простого священника. Простой каждодневный приземленный героизм написан заскорузлыми руками, которые вытаскивают семью из голода и болезней.

Не имеет значения, является ли культурная героическая система чисто магической, религиозной и примитивной, или светской, научной и цивилизованной. Главное, это мифологическая система, и целью людей в ней является приобретение чувства собственной первостепенной ценности, космической уникальности, важнейшей пользы для окружающего мира и непоколебимой значимости. Они добиваются этого чувства, зубами выгрызая себе место в природе, создавая памятник человеческим ценностям: храм, собор, тотемный столб, небоскреб, семью, включающую в себя три поколения. Люди верят и надеются, что вещи, которые создает человек, обладают непреходящей ценностью и могут пережить и превзойти смерть и упадок; человек и плоды его деятельности имеют значение. Когда Норман О. Браун сказал, что западное общество со времен Ньютона, неважно насколько оно научное или светское, все еще остается таким же «религиозным» как любое другое, он имел в виду следующее: «цивилизованное» общество – это обнадеживающая вера в то, что благодаря науке, деньгам и товарам человек имеет большее значение, чем любое другое животное. В этом смысле все, что делает человек, становится религиозным и героическим, но все же подвергается опасности оказаться вымышленным и ошибочным.

Вопрос, который после этого становится наиболее важным из всех, что человек может задать сам себе, таков: насколько он осознает то, что делает ради достижения чувства героизма? Я полагаю, что, если бы каждый честно признал свое стремление быть героем, это стало бы сногсшибательным раскрытием истины. Это бы заставило людей требовать от культуры отдать им должное – базовое ощущение ценности человека как уникального вклада в космическую жизнь. Могут ли современные общества удовлетворить столь честное требование, и при этом не быть потрясенными до самых основ? Только общества, которые мы сегодня называем «первобытными», давали такое чувство своим членам. В современном индустриальном обществе представители национальных меньшинств, кричащие о свободе и человеческом достоинстве, на самом деле неуклюже просят о том, чтобы им дали чувство первичного героизма, которого исторически они были лишены. Вот почему их настойчивые требования расстраивают и доставляют такую массу неприятностей: как мы можем сделать такую «необоснованную» вещь в русле развития современного общества? «Они просят невозможного» – так мы обычно объясняем наши трудности.

Но не каждый может легко признать истину о потребности в героизме. Даже те, кто хочет, чтобы их требования были услышаны.