Тяжело было сказать, как долго она так стояла недвижимо. Может всего десять минут, может час, а может целую вечность. Казалось, про нее совсем забыли, мальчишка переходил, словно ценный трофей с плеч на плечи. Может ей и вовсе стоило уйти, а вернуться когда позовут, но ноги отяжелели, а расстояние до двери стало непреодолимым. Она напоминала себе пыльную картину, которую повесили когда-то давно с целью закрыть неровность стены, и лишь на время, но так к ней привыкли, что перестали замечать, а потом и вовсе о ней забыли.

Наконец Матье был выпущен из рук, и гости в тот же миг о нем забыли, а Анна с облегчением смогла вернуться к себе.

Еще с получаса она слышала громкие голоса в гостиной и жеманный женский смех, затем рев двигателей автомобилей и тишина вновь воцарилась на вилле. Часть прислуги была отпущена на выходные, на вилле остался лишь охранник и повар, но и их не было видно и оттого Анне казалось, что все пространство и вечер принадлежит только ей. Так что, уложив Матье спать чуть раньше чем обычно, она поспешила в свою комнату, чтобы, наконец, насладиться одиночеством и теми редкими минутами, когда она принадлежит самой себе.

Ее комната располагалась на первом этаже, и даже имела маленький балкончик, правда тот упирался в скалу, и больше походил на чулан, но она и этому была рада. И если повезет, ветер сменит направление и принесет запах мимозы с фермы неподалеку, такой чужой, но вместе с тем знакомый и родной, напоминающий о доме, о горькой полыни и сладости дикого меда.

Дэвид любил бывать у Жикелей. Ему нравился Гаэль, этот хитрый и пронырливый француз и его экзальтированная жена Мари. Над ними было любопытно наблюдать и занятно рассматривать, не было нужды следить за каждым своим жестом и словом, они ни о чем его не спрашивали, и мало чем интересовались, кроме себя самих, и он не возражал против такого порядка вещей, потому как меньше всего любил, когда к нему лезут в душу. Легкое, ни к чему не обязывающее общество мало знакомых друзей. Их познакомила Сессиль, она была подругой мадам Жикель, и была с ней того же возраста, тогда как Гаэль был ближе по возрасту к нему, и перевалил за четвертый десяток. Они были одного финансового положения, одного статуса, и почти сходного образования, хотя едва ли равного интеллекта, конечно, по мнению Дэвида. Не исключено, что и по мнению Гаэля также, потому как каждый мнит себя умнее другого, таков уж порядок вещей. Словом они были хоть и разной масти, но стоили ту же монету, а потому общение их было гладким и не имело проблем, которые неизменно возникают между людьми, принадлежащими к разным классам, какой бы симпатией не было ознаменовало начало общения.

Конечно, порой он скучал в этой круговерти ограниченных интересов, еды, напитков и других лишенных духовности ценностей, но о себе судил здраво и, будучи человеком рациональным и разумным, считал себя тем, кто по воле рождения не имеет какого бы то ни было творческого таланта, а потому считал, что должен быть счастлив миром материальным и не горевать попусту о том, что ему не доступно. Нет ничего более бессмысленного, чем тянуть себя за шиворот к тому, к чему ты интереса не имеешь в угоду тщеславия. Словом, он наслаждался жизнью в компании, хотя и глупых и легкомысленных, зато веселых и приятных в общении людей. И его это вполне устраивало, потому как девиз его жизни был таков: «будь счастлив с тем, что есть, и не горюй о том, что не имеешь, и иметь не в силах».

Тем вечером много шутили, много смеялись и много выпивали. Он смотрел на Сессиль снова благосклонным взглядом, наслаждаясь ее свежей и сочной красотой, и уже не мог взять в толк, что с ним было вчера и почему он хотел с ней расстаться, когда им было так славно и легко вместе.

Перед тем как отправиться играть в казино в Ниццу выпили еще бутылку шампанского, затем в комнату вошла прислуга. Гувернантка привела ребенка Жикелей, Матье, славного, но робкого и угрюмого мальчишку. Он ему немного напомнил его самого в детстве. Что ж, тем грустнее для Матье, по своему опыту он знал, все любят улыбчивых и славных детей, таких послушных, с льняными волосами, будто ангелочки, а нелюдимых и неразговорчивых как он, увы, никто не любит. Он нахмурился, стараясь избавиться от дурных мыслей, когда краем глаза увидел тень гувернантки у стены, но тут к нему поднесли малыша, верно, его очередь проявлять интерес к ребенку Жикелей. Он потрепал Матье по его жестким курчавым волосам, но скорее из учтивости, нежели из подлинного интереса, и тут же залпом выпил очередной бокал шампанского. Дэвид почувствовал, как тепло и веселье разливается по телу, а напряжение отступает, и уже забыв о малыше и своем несчастном детстве, вновь переключил свое внимание на Сессиль. Ее кожа в этот вечер будто светилась в золотистых бокалах вдовы Клико. С ее округлых плеч скатилась уставшая лиса. Он поднял меховую накидку, соскользнувшую с ее плеч, проведя по плавной округлости изгибов тела, как вдруг поймал на себе чей-то пронзительный взгляд. Будучи человеком внимательным он не мог его не почувствовать, даже когда был слегка пьян, и имея молниеносную реакцию хищного зверя тут же повернулся по направлению к стене и с любопытством стал рассматривать обладателя столь жгучих и пронзительных глаз.

О-о-о! Сколь скрытой страсти, гнева, презрения и неприязни было в том взоре. Огромные, словно темные мерцающие воды, прекрасные черные глаза.

Увидев, что он смотрит на нее, гувернантка тотчас отвела взор, а щеки покрылись стыдливой краской румянца и страха от того, что она была застигнута врасплох, не успев скрыть свои запретные чувства.

Утонченная, хрупкая, с нежной персиковой кожей, в возрасте вечерней красоты, когда бутон розы под лучами солнца уже набрал свой высший цвет, а пережитый закат затронул его первым увяданием природы. Она была женщиной именно того сорта, который ему нравился больше всего, темноволосая, черноглазая, тонкая и гибкая, женщина высокого класса, не на своем месте. Верно не от хорошей жизни, она оказалась в услужении у Жикелей. Он окинул оценивающим взглядом ее фигуру, и тонкие кисти. Да, слишком хороша для этой грустной роли и