и вновь поднимаются, нагруженные картофелем и брюквой, вываливают груз на тарелки и снова взметаются к горшкам, загребают, вновь выкладывают содержимое на тарелки и продолжают это челночное движение, пока у каждого на тарелке не окажется куча картофеля и брюквы, размером соответствующая его чувству голода. Самая большая куча находится на тарелке батрака, но куча на тарелке портного почти такая же большая, хотя портной, в отличие от батрака, и не проводит большую часть дня на улице за тяжелым физическим трудом, а корпит в комнате над заплатками; следующая по размеру куча — на тарелке хозяйки, едва и лишь после неоднократных точных сопоставлений отличающаяся по размеру от кучи на тарелке господина Шнее; затем куча на тарелке капитана, весьма небольшая в сравнении с кучей на тарелке батрака; затем следует куча на моей тарелке, можно сказать. скромная, но и она кажется большой рядом с кучей на тарелке доктора. Наполненные кусками картофеля и брюквы ложки поднимаются ко ртам, рты раскрываются, рот хозяйки — словно для поцелуя взасос, она с сопением втягивает носом воздух, рот капитана с вставной челюстью двигается осторожно, будто он совершает маневр, рот господина Шнее распахивает пухлые бледные губы, рот доктора мучительно вытягивается в узкую прореху, рот батрака, выдающийся вперед, словно клюв, с вытянутым в ожидании ложки языком; рот портного, распахнутый, как звериная пасть; мой собственный рот, мой собственный рот; и пустое пространство для нового, неизвестного пока рта. Мы пережевываем первые куски, хозяйка медленно, помогая себе губами, перемалывая пищу, капитан — поскрипывая челюстью; господин Шнее чавкая и низко склонившись над тарелкой; доктор пищу давит, почти не касаясь ее зубами, разминает языком о нёбо; батрак втягивает, крепко облокотившись на стол; портной, кося на тарелку батрака, работает выступающими и подрагивающими, как натянутые канаты, жевательными мышцами и жует пищу, размоченную слюной в кашу; я, я, и некто, о ком я не знаю, как он жует. Едим мы молча, батрак, портной и хозяйка накладывают себе еще, но нагоняют остальных едоков, так что заканчиваем мы примерно одновременно. Между движениями ложкой едоки другой рукой иногда берут латунные стаканы; стакан хозяйки наполнен пивом, стакан капитана — водой, стакан господина Шнее наполнен темно-красным вином, которое он подливает из припасенной в кармане халата бутылки; в стакане доктора несколько капель воды, стакан батрака наполнен пивом, стакан портного — водой, как и мои собственный стакан, а чем бы наполнил свой стакан неизвестный... Стаканы подносят ко рту, и жидкость проникает внутрь, наполняет рот и стекает в глотку, только не у доктора, который лишь смачивает каплями воды прорезь рта, тонкую, как зарубка ножом. Ложку же все держат почти одинаково, различается лишь движение руки: у хозяйки кисть и предплечье почти неподвижны, поднимается и опускается тело; у капитана рычагом служит щелкающий локоть; у господина Шнее мерно переносит ложку от тарелки к глубоко склоненной голове запястье; рука батрака проталкивает ложку в раззявленный над тарелкой рот, будто лопату с углем в печь; портной орудует согнутой во всех суставах рукой, словно одетый манекен; я же, я за наблюдением и не обращаю внимания, как ем; заметно различается у едоков и манера держать стакан: хозяйка хватает стакан согнутой кистью, она подводит ее под стакан и поднимает его в ладони ко рту, словно чашу; капитан накладывает на стакан кончики скрюченных пальцев, держит его, как клещами или как птица когтями; господин Шнее ощупывает стакан длинными, белыми, как кость, пальцами и, поднося стакан ко рту, пальцы его совершают движения, как во время доения; доктор сжимает стакан между свободной рукой и рукой с ложкой и с напряжением обе руки приставляют стакан ко рту; рука батрака загребает стакан, словно возводя вокруг него земляной вал, и опрокидывает содержимое в поднесенный рот; портной, который, когда не пьет, накрывает стакан ладонью, словно крышкой, отводит руку, наставляет на стакан большой палец, обхватывает его остальными и подносит стакан ко рту, словно в обертке; я же, я лишь чувствую прохладу латуни в ладони. Во время трапезы произошли следующие инциденты: в начале, стоило нам занять свои места, с полей донесся вороний грай, один-единственный вскрик, с тем же скорбным оттенком, что и прежде. Когда ложки начали черпать с тарелок, через стену послышался стук посуды на столе семьи постояльцев; младенец расплакался, но вскоре успокоился, видимо, мать дала ему грудь; за стеной отчетливо раздался звук, будто латунная ложка ударилась о латунный же стакан; за ним последовало несколько секунд полной тишины, затем другой, как от ремня, крепко опустившегося на тело; звук несколько раз повторился и все стихло, после чего возобновился привычный звон посуды. Единственным, что прервало размеренный ход трапезы, был приступ кашля портного и сдавленный стон доктора; кроме того показался и уполз среднего размера черный жук; он упал с дымохода на плиту, но удачно, на лапки (упади он на спинку, жар конфорки испепелил бы его), и поспешил к краю плиты, откуда и посматривал в сторону раковины. Передними лапками он зацепился за раковину, попытался подтянуть и тельце, но соскользнул в зазор; я поднялся и увидел, как жук исчез в одной из щелей пола. Какая смерть, подумал я, была бы для жука самой легкой или, по крайней мере, наименее болезненной, сгореть на конфорке плиты или захлебнуться в сливной трубе? Кофе мы пьем в сенях, после того как хозяйка оттаскивает к раковине тарелки, составленные гостями в стопку, и наполняет стаканы гостей из голубого бидона, а те выносят их из кухни, взяв по кусочку из вытащенной хозяйкой из кладовки сахарницы и перемешав кофе ложками, предварительно облизанными всеми за исключением доктора, перешагнув порог и заняв место в сенях; хозяйка занимает стул перед швейной машинкой, капитан — подпертое кирпичами кресло, спинка к спинке с креслом, на которое опускается господин Шнее, доктор занимает место у ширмы, батрак — раскладной стул, который вытаскивает из ниши под лестницей, портной — в тени на полу рядом с входной дверью, а я — на третьей ступеньке лестницы. Стоит каждому найти себе место и поднести край стакана к губам и почувствовать, как по кончику языка бежит горячий черный кофе, как открывается дверь комнаты семьи постояльцев и выходит отец; у него в руках тоже латунный стакан, в котором он мешает латунной ложкой, а за ним — мать, с такими же стаканом и ложкой, а за матерью сын, со стулом в каждой руке. Он ставит стулья между стулом хозяйки и креслами капитана и господина Шнее и