Шрифт:
Закладка:
Фонари на улице горели заранее. Значит, жители не зря вышли на митинг. Ночь поймала меня уже у Слободы. Было так приятно понимать, что сейчас, если подняться на один из холмов, там, где я иду, будет апельсиновая река. Я люблю ночь в Холмгороде. Люблю отсутствие закатов и рассветов.
Сторож
Раньше в Холмгороде было два кладбища. Но старое пустили под бульдозер, и на его месте построили стадион. Не знаю, что помешало вывезти старинные надгробные камни, но теперь они валялись тут же, недалеко от беговой дорожки, опоясывающей футбольное поле.
Когда я учился в школе, уроки физкультуры в теплое время года проводили здесь, на стадионе. С другом Витькой мы любили улизнуть с беговой дорожки на дальней дуге и спрятаться за сваленные в кучу надгробные камни. Даже в жару среди них было прохладно и сыро. Мы читали имена и фамилии на камнях, покрытых склизким зеленым грибком, пытались посчитать, сколько лет назад родился и умер человек, но настолько далекие года, где вместо привычной девятки после единицы стоит восьмерка, не поддавались исчислению. От этого становилось жутко и холодно.
Прятались ровно до того момента, как оставался последний круг и наш класс снова пробегал по дальней дуге к финишу. Мы выскакивали, пристраивались в хвост и уже перед самым финишем вырывались вперед, будто из последних сил. Конечно, это было нечестно, но Витька говорил, что прибегаем мы первыми, потому что мертвецы с жуткой восьмеркой после единицы дают нам силы. Я отвечал, что это оттого, что мы отсиживались, пока все бегали, но мой друг говорил так убежденно, что я и сам начинал верить.
Странно, что никто в классе ни разу не проговорился и не сдал нас. Витька был уверен: это из-за того, что мы дружим с мертвецами. И тут мне нечего было ответить. Кроме нас так больше никто не делал, а после финиша остальной класс нас с Витькой сторонился, словно мы с ним покрылись склизким зеленым грибком с надгробий.
Теперь Витька — мэр города, а по ночам сторожит городское кладбище. Как только он стал мэром, тут же закрыл стадион. Вроде бы на ремонт, но годы шли, стадион ветшал, разваливался, и вот уже оказалось, что ремонтировать особо и нечего. Рядом со стадионом построили церковь. Старые надгробия вывезли на новое кладбище и составили возле избушки Сторожа. Люди говорят, что иногда видят Сторожа, сидящего меж надгробных камней. Он что-то шепчет, водит пальцами по именам и фамилиям, по датам рождения и смерти. Улыбается. Врут, наверное.
Я прошел мимо церкви, мимо стадиона и перед Слободой свернул налево. Новое кладбище в Холмгороде было самым ярким местом. Так повелось — красить оградки только в кричащие цвета. Здесь и салатовый, и бирюзовый, и фуксия. Оранжевый и красный, голубой и фиолетовый, а кресты над могилами в один цвет — розовый. А песок на могилах не крашеный — холмгородский — рыжий.
Сторож сидел на крыльце с бас-гитарой, подключенной к комбику.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — ответил он, — присаживайся.
Я сел рядом с ним. Сторож чуть коснулся струн. Я не услышал, но почувствовал, как завибрировала струна. Сторож нашел ритм и запел:
Я сделан из далеких городов,
В которых, может, никогда не буду.
Я эти города люблю за то,
Что люди в них живут и верят в чудо.
Дальше он запнулся и продолжил петь неразборчиво, как делают дети, когда забыли текст песни, но во что бы то ни стало хотят продолжить. Затем Сторож снова нашелся:
Я сделан из недаренных цветов,
Я из упреков, споров, возражений.
Я состою из самых длинных слов,
А также из коротких предложений.
— Твои стихи? — спросил я, когда он закончил.
— Нет, это группа «Альфа», песня называется «Я сделан из такого вещества».
— Красиво.
— Красиво.
Сторож вошел в избушку и вынес две лопаты.
— Пошли? — он посмотрел на небо и повел носом. — Ночь будет теплой.
— Пойдем.
Ночь упала с неба, когда мы уже заканчивали могилу для мамы Мотылька. Идти пришлось почти на ощупь.
— Правда, что Володя по ночам по кладбищу носится? — спросил я, когда мы вернулись к избушке.
— Правда, сейчас покажу.
Сторож взял бас-гитару. Он выкрутил громкость на полную и, что было сил, оттянул самую толстую струну. Звук получился громкий, глубокий. Мне показалось, что он не снаружи, а где-то внутри меня. Когда снова стало тихо, я услышал вдалеке Володино ыыыууу.
— А чего он носится? — спросил я.
— Счастлив.
— Почему?
— Да пес его знает.
— Я пойду.
— Иди, — Сторож пожал мне руку.
— Помнишь, как мы дружили с мертвецами, Вить? Сторож вздрогнул, услышав свое имя.
— Помню, я с ними до сих пор дружу.
Когда вышел за ворота кладбища, я снова услышал песню Сторожа:
Я сделан из такого вещества,
Из двух неразрешимых столкновений.
Из ярких красок, полных торжества,
Из черных подозрительных сомнений.
«Альфа», — запомнил я для себя название группы. — Странно, что Витька теперь совсем седой. Странно, что я теперь совсем лысый», — подумал я. Больше в ту ночь в Холмгороде ничего мне странным не показалось. Ну, может, только то, что ночь была слишком теплой. Да, наверное, еще ночь.
Монолог на Пивзаводе
На Пивзавод лучше всего идти утром. Когда день в Холмгороде уже вспыхнул, но на часах еще утро. В других городах в это время рассвет.
Пивзавод — мой любимый район города. Самого завода давно уже нет, на его месте склады, куда сгружают привозное пиво, а затем развозят по магазинам Холмгорода.
Все, кто здесь когда-либо жил, работал на этих складах. Точнее все, кто мог и хотел работать. То есть примерно половина населения района. Остальная половина занималась тем, что по ночам воровала пиво со складов. Это было несложно, учитывая, что зачастую в семье один воровал, другой охранял.
Но любил я Пивзавод не за это, а за то, что каждый житель здесь тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения. За исключением детей, конечно. Дети Пивзавода родились в двухтысячном. Им сейчас по девятнадцать. Родителям по тридцать девять. Оба поколения страдали, стоя на границе ключевого возраста. Молодые боялись, что в двадцать сразу станут такими, как отцы и матери, отцы и матери
