II

Я еще с детства фантазер необыкновенный. И все мои фантазии необратимо связаны с телевизором.

У бабушки и дедушки моих дом с множеством пристроек и все под одной крышей. В детстве я много времени на этой крыше проводил, к величайшему неудовольствию моего дедушки. Я тогда чрезвычайную проявлял воинственность. Не по отношению к дедушке, нет, дедушку я боялся, как огня. Тоже и в школе я сидел совершенной мышей. Я воевал в своих фантазиях. Фантазия, может быть, на высоте у меня работала лучше, вероятно, поэтому на дедушкиной крыше и происходили наиграндиознейшие мои тогдашние баталии. По-настоящему участник был всегда только один, это я, остальное дорисовывала фантазия. Это были самые различные войны и сражения, в зависимости от того, что накануне по телевизору показывали. От гладиаторских мятежей до междоусобиц в духе американских блокбастеров, что всего чаще. В живых почти всегда оставался только один, это был я. Изможденный и израненный я неизбежно оказывался в объятиях возлюбленной в финале. Почти всегда вакансию последней занимала Юленька, жившая от бабушкиного дома через два двора. Она о том, конечно, не могла догадываться.

В десятилетнем возрасте я записался на секцию футбола. С той поры и вплоть до совершеннолетия и даже немножко дальше, лет до девятнадцати, моя фантазия хоть и продолжала действовать широко, но строго по специальности. В эти девять лет я становился чемпионом мира, побеждал в Лиге Чемпионов, поднимал над головой Золотой мяч и проч., и проч. – в году по многу раз. Свидетельницей моих триумфов во все время и почти неизменно оставалась Таня Звонарева с 4-го дома, что на 14-м квартале, и даже после того, как вышла замуж.

За фантазией моей я почти не заметил, как поступил… не в училище олимпийского резерва, нет, а в Д–кий национальный технический университет, на инженера. Там, уже на втором курсе, я как будто проснулся от затяжного сна, внезапно осознав и обнаружив, что все возможные трофеи мною как будто уже и завоеваны, а по мячу я безобразно и по-прежнему продолжаю мазать. Вместе с этим откровением карьера футболиста была окончена и бутсы мои, образно говоря, повисли на гвозде.

Точно ширмы раздвинулись передо мной, за которыми я так долго пребывал: мир во всем своем разнообразии буквально оглушил меня. Я даже струсил немножко вначале, но потом совладал с собой и стал осматриваться. Кто чем живет? Увлечения? Профессии, хобби, занятия – меня все интересовало. Я анализировал, кем бы я мог быть. Не стать, а именно быть, уже сейчас. Мыслил я не практически, а исключительно в пользу фантазии, здравым смыслом отнюдь не управляясь. Например, я стал проявлять больший интерес к науке и оттого оценки мои испортились и я перестал успевать. Произошло это оттого, что информация, излагаемая преподавателями на лекциях, теперь почти вся и целиком проходила мимо меня. Я не слушал и не вникал в то, что говорил Федор Яковлевич, к примеру, наш почтенный профессор, я представлял себя на его месте. Как вот я читаю – не за него, не вместо него – просто вот я и просто читаю лекцию, овладев вниманием аудитории, как какой-нибудь маг, как гуру, как не способен сам Федор Яковлевич, между прочим, по мнению большинства студентов, талантливейший и интереснейший из всех наших преподавателей. Как и что я мог читать, не зная предмета? О, в фантазии своей я знал больше всех и обо всем на свете, включая «математическое моделирование систем и процессов». Настя Бестужева (моя однокурсница) мной заслушивалась (когда фантазия моя делала меня преподавателем), восхищалась мной, писала и передавала мне тайком записочки, с признаниями в любви и с надеждами на свидание. И это ни взирая на значительную разницу в возрасте, ведь я (преподаватель) обязан был быть и был много старше ее, и у меня (у преподавателя) должны были быть и были седые виски, и я (преподаватель) хромал на левую ногу, в которую… в которую меня ранили, еще давно, еще в юности, когда я… Я отдал дань родине таким образом. Да! –

Меня ранили в бою на Ближнем Востоке. Как это произошло, как я попал на Ближний Восток в качестве воина? Запросто. Дело было в восьмидесятых. Я должен был служить на Байконуре, но произошла ротация. Толи напутали что-то генералы, толи… В общем, нас, неотесанных, неоперенных, можно сказать, птенцов, бросили в самое пекло, в кратер ―ской войны. Был один момент. Мы шли в атаку. Разорвался снаряд. Мне повезло, меня не убило, а только взрывной волной отбросило в сторону. Но я угодил прямиком во вражеский блиндаж. И хотя я быстро сообразился, огромный, настроенный явно не дипломатически, негр, то есть, чернокожий (много, много разного люду участвовало в этой жуткой междоусобице) огромный чернокожий уже надвигался на меня. Я схватился за ружье. Боже, кончились патроны! Негр, то есть афроамериканец, наверно это был афроамериканец, большими, крепкими, страшными пальцами вцепился мне в горло и принялся душить меня. Разжать эти кошмарные тиски казалось невозможным. Вся жизнь пронеслась у меня перед глазами… Сколько было той жизни! восемнадцать лет, Господи! К счастью, я успел рукой нащупать саперную лопату и… я много, много раз ударил неприятеля по голове…

История требует продолжения, и пока почтенный наш профессор выводит на доске мудреные математические формулы, а мои однокурсники внимают его, безусловно, полезным комментариям, фантазия моя работает наперебой и увлекает меня несколько в сторону от предмета, как говорится, в другие степи, где:

Из всего подразделения нас выжило только трое. Наше участие в ―ской войне было государственной тайной, тайной, которую мы клялись не разглашать, под страхом… В общем, я молчал. Никто ничего не знал, и даже родители. Для всех я служил на Байконуре, где на учениях по своей оплошности травмировал ногу и был раньше срока демобилизирован. По-настоящему же это осколок разорвавшегося снаряда угодил мне в коленную чашечку, когда меня отшвырнуло в блиндаж противника. Таким образом… таким образом получается, что я сражался с негром, то есть с афроамериканцем, уже будучи раненным!

Так никто ничего и не узнал бы, и, как пишут в больших романах, свою тайну я унес бы с собою в могилу, если бы не одно обстоятельство, а именно, существование на свете телевизора.

Одним утром – я уже преподавал в университете, и Настя Бестужева уже училась в университете, она была на втором курсе – вхожу я