Я слышал вчера — поверите ли — в двадцатый раз шедевр Бизе… Как совершенствует такое творение! Становишься сам при этом «шедевром». — И действительно, каждый раз, когда я слушал Кармен, я казался себе более философом, лучшим философом, чем кажусь себе в другое время: ставшим таким долготерпеливым, таким счастливым, таким индусом, таким оседлым… Пять часов сидения: первый этап к святости! — Смею ли я сказать, что оркестровка Бизе почти единственная, которую я еще выношу? Та другая оркестровка, которая теперь в чести, вагнеровская, — зверская, искусственная и «невинная» в одно и то же время и говорящая этим сразу трем чувствам современной души, — как вредна для меня она! Я называю ее сирокко. Неприятный пот прошибает меня. Моей хорошей погоде настает конец.

Эта музыка кажется мне совершенной. Она приближается легко, гибко, с учтивостью. Она любезна, она не вгоняет в пот. «Хорошее легко, все божественное ходит нежными стопами» — первое положение моей эстетики. Эта музыка зла, утонченна, фаталистична: она остается при этом популярной, — она обладает утонченностью расы, а не отдельной личности. Она богата. Она точна. Она строит, организует, заканчивает: этим она представляет собою контраст полипу в музыке, «бесконечной мелодии». Слышали ли когда-нибудь более скорбный трагический тон на сцене? А как он достигается! Без гримас! Без фабрикации фальшивых монет! Без лжи высокого стиля! — Наконец: эта музыка считает слушателя интеллигентным, даже музыкантом, — она и в этом является контрастом Вагнеру, который, как бы то ни было, во всяком случае был невежливейшим гением в мире (Вагнер относится к нам, как если бы он говорит нам одно и то же до тех пор, пока не придешь в отчаяние, — пока не поверишь этому).

Повторяю: я становлюсь лучшим человеком, когда со мной говорит этот Бизе. Также и лучшим музыкантом, лучшим слушателем. Можно ли вообще слушать еще лучше? — Я зарываюсь моими ушами еще и под эту музыку, я слышу ее причину. Мне чудится, что я переживаю ее возникновение, — я дрожу от опасностей, сопровождающих какой-нибудь смелый шаг, я восхищаюсь счастливыми местами, в которых Бизе неповинен. — И странно! в сущности я не думаю об этом или не знаю, как усиленно думаю об этом. Ибо совсем иные мысли проносятся в это время в моей голове… Заметили ли, что музыка делает свободным ум? Дает крылья мысли? Что становишься тем более философом, чем более становишься музыкантом? — Серое небо абстракции как бы бороздят молнии; свет достаточно силен для всего филигранного в вещах; великие проблемы близки к постижению; мир, озираемый как бы с горы. — Я определил только что философский пафос. — И неожиданно ко мне на колени падают ответы, маленький град из льда и мудрости, из решенных проблем… Где я? — Бизе делает меня плодовитым. Все хорошее делает меня плодовитым. У меня нет другой благодарности, у меня нет также другого доказательства для того, что хороню.

Вот такое потрясение…

Чайковский понял, Ницше оценил, а Сен-Санс, Гуно, Массне и другие композиторы — нет.

Но ни Ницше, ни Чайковский, во-первых, не имели веса в музыкальных кругах Парижа, а во-вторых, они не были на скандальной премьере.

Автор самой читаемой любителями книги о классической музыке Фил Голдинг написал, что если вам предстоит услышать только одну оперу в жизни, то это должна быть опера «Кармен». (Не ищите книгу Голдинга по-русски — перевода, к сожалению, нет.)

Премьера «Весны священной» Стравинского превратилась в ужаснейший скандал (может быть, самый крупный в истории музыки). Сен-Санс вышел из зала в самом начале исполнения, посылая проклятия автору, оркестру и организаторам этого «бреда», Клод Дебюсси просил всех успокоиться. Морис Равель кричал: «Гениально», но его никто уже не слышал (кстати, как и самого оркестра). Зрители отвешивали пощечины тем, кто пытался сказать что-то позитивное о музыке. Счастье, что Стравинский был человеком невероятно стойким, интеллектуалом с огромным чувством юмора. Он не только спокойно пережил премьеру, но и творил еще 60 лет. (Тогда ему было 30.)

Писать о трудностях жизни гениев можно до бесконечности. И даже не одну книгу. Впрочем, много книг о злоключениях гениев написано. Это их биографии.

Я же хочу ответить всем сомневающимся в необходимости не губить врожденную гениальность в детях. Есть гении СОЗИДАНИЯ. Это люди, которые ценой неимоверных трудностей и страданий проложили великие пути в искусстве и науке. Моя книга сосредоточена на художественном творчестве и почти не касается научного. Для того чтобы понять, что у гениальных ученых проблем не меньше, чем у гениев в искусстве, достаточно детально изучить жизнь Блеза Паскаля.

Итак! Есть гении СОЗИДАНИЯ! Их нельзя воспитать, нельзя научить гениальному мышлению и творчеству. Их появление на Земле таинственно и непостижимо. Иногда я начинаю думать о том, что гении — инопланетяне. Им ужасно неудобно в земном теле и земных условиях. Но никто не может им помочь — у них Миссия. В истории искусства немало гениев, которых при их жизни вообще не воспринимали. Не ставили ни в грош! Смеялись, издевались. Но гении упрямо шли вперед, в глубине души понимая, что они работают на будущее. Меня не покидает ощущение, что у гениев вселенское, божественное задание. Таковы гении СОЗИДАНИЯ.

Но есть гении ВОСПРИЯТИЯ! Вот о них-то я и веду речь в своей книге. Как, впрочем, и в двух предыдущих. Уверен, гениев восприятия МОЖНО воспитать, сформировать, обучить. И тогда, не имея никаких предпосылок к несчастьям и трагедиям гениев СОЗИДАНИЯ, они станут гармоничнейшими людьми. Их жизнь будет полна Света и Радости. Гении СОЗИДАНИЯ — это жертвы. Ибо они — первопроходцы в том мире, который не готов их воспринимать. Их творчество — это победа над собственным одиночеством, болезнями, страданиями. Чаще всего гений — это победа над депрессией, психическими срывами, неуживчивостью и неконтактом с обыденным миром. Не случайно многие гении страдали одной из форм аутизма — синдромом Аспергера. Если сказать об этом синдроме просто, то это неспособность видеть и чувствовать социум, общаться с окружающими, понять их порой нехитрые идеи и мысли. Но в то же время синдром Аспергера, лишая гения обычной способности взаимодействовать с окружающим миром, взамен дает ему ТАКУЮ способность погружаться в глубину какого-то понятия, явления (или системы понятий), в результате которой рождается особый взгляд на мир, открытие невиданных гармоний, мыслей, соцветий. Я хотел бы посоветовать всем, кто изучает жизнь гениев, не пытаться оценить их личную жизнь, их земное поведение