и бутылку молока, разные мальчишеские игрушки и даже вещи одноклассника. Одним словом, эта сумка явилась плодом практической мудрости Мирона Васильевича. Ко всему прочему, она выдерживала не совсем деликатное обращение с ней ее хозяина и его шустрых и неуемных товарищей! Лишь со временем бока ее сильно стали блестеть, долгие годы она служила Пете.

Расстояние от Широк до деревни Бельки, где находилась начальная школа, составляло чуть больше двух километров. В зависимости от настроения и погоды, ученики проходили его минут за двадцать-тридцать. Иногда случалось, что ребята, заигравшись, опаздывали на уроки. Часто в их числе оказывался и Петя.

— Опять Машеров проспал,— однажды недовольно процедил сквозь зубы учитель.

— Совсем наоборот,— не соглашался ершистый питомец.— Поднялся я рано, да вот зазевался в пути.

Он, сделав рожицу классу, невинно задрал голову к потолку. Все громко смеялись, не исключая учителя, который добродушно относился ко всякого рода выдумкам и шалостям своих подопечных.

— Ладно, Петя, в следующий раз, когда будешь зевать, сильно не раскрывай рот,— иронически посоветовал он Машерову.— Иначе туда попадет какая-либо козявка с жалом.

— Ну и что? — воскликнул бойкий ученик.— Я ее просто съем.

— Не успеешь,— усомнился наставник,— одолеет сильная боль.

— Я к боли терпеливый и не испугаюсь,— настаивал на своем Петя.— Вот когда на нас несколько дней назад набросилась злая собака, то мы не растерялись.

— Молодец,— похвалил учитель Петю, зная, как он отогнал от девочек сорвавшуюся с цепи собаку.

Такие добрые и задушевные разговоры наводили на хороший продуктивный учебный лад: дети внимательно слушали учителя и выполняли задания. Все было интересно: арифметика и родная белорусская литература, рисование и уроки языка. Машеров любил все предметы, но особенно его притягивало изучение свойства чисел. Он мог часами колдовать на столбиках разных величин, решать задачи несколькими вариантами. Еще его сильно занимало изображение природы, животных красками на бумаге. Вот только не хватало нужных карандашей и самих красок. Да и помочь этому тонкому делу было некому. Учитель, видя стремление нескольких ребят к живописи, честно признавался, что он здесь слабый помощник.

— К тому же я дальтоник,— уточнил наставник.— Мне почти недоступны красный и зеленый цвета.

Однако Петя, при всей сложности, умудрялся продолжать рисовать лошадей и лисиц, гусей и зайцев, кусты сирени и целую рощу близлежащего березняка. Часто из-за отсутствия нужного цвета красок исполненные им предметы оказывались неестественными. Лошадь, например, была синей, а лисица зеленой. Но это не смущало юного художника, а наоборот, будоражило его фантазию.

— А может быть, где и такие есть,— говорил он Матреше, которая оставалась недовольной искажением естественности, и, видя, как сестра иронически улыбается, уточнял: — Значит, будут.

Доказывать ему обратное считалось бесполезным. Он, как правило, стоял на своем. Мирон Васильевич поддерживал полет мыслей своих детей, их стремление к поискам нового, доселе не известного. Ведь ему, окончившему всего четыре класса, тоже хотелось знать и то, и другое, и третье. Он старался утолить жажду знаий чтением газет, журналов, но многое доходило до него через детей. Скажем, когда они читали книги по географии или истории, то Мирон просил повторить отдельные места, чтобы лучше их запомнить. Изумившись от некоторых давно прошедших событий, он недоуменно восклицал:

— Неужели подобное могло быть!

Старший, Павел, довольно обстоятельно, подражая преподавателю истории, объяснял:

— Это зафиксировано в документах, древних писаниях и архивах.

И хотя отец не очень понимал слово «зафиксировано», до него доходила убедительность мысли сына. Мирон вообще не допускал, что его сыновья могут говорить неправду. А ошибаться, по его разумению, они не могли, ибо так пишут книги, к которым он питал полное доверие.

Учеба Петра шла с полным успехом. Он без особых затруднений переходил из класса в класс, взрослел и набирался свежих и полезных знаний. К 1929 году, когда родилась сестренка Надя, он окончил уже начальную школу. Конечно, с появлением на свет пятого ребенка, положение в семье значительно осложнилось в материальном отношении. Ведь что ни говори, а прокормить и одеть семерых человек даже в процветающем обществе проблема не из легких. Дарья Петровна в последние перед рождением Нади дни сильно хворала и практически не могла оказывать хозяйству требующуюся помощь. Правда, она посильно делала многие домашние работы и в общем плане стояла, образно говоря, на капитанском мостике. Главную тяжесть семейных забот взяла на свои плечи старшая дочь Матрена. Эта скромная и трудолюбивая девушка стала в семье главной опорой. Она отказалась от учебы, всю свою доброту, нежность и ласку перенесла на младших братьев и сестер. Можно смело утверждать, что без Матрены не смогли бы учиться дальше ни Петр, ни Павел. Ох, как трудно было этой мужественной и сердечной дочери Мирона Васильевича. Это хорошо понимали родители и особенно Дарья Петровна. Она часто, оставшись с Матреной наедине, с укором произносила:

— Не простит нам Бог такую жестокость.

— Какую, маменька? — просила уточнить дочь.

— Да то, что ты не учишься, Матреша, и выполняешь мои материнские обязанности,— вытирая слезы, шептала Дарья Петровна.

Матрена молнией подбежала к матери и, крепко прижимая ее к себе, стала просить:

— Никогда не говори так, мама, ни-и-когда! Мне от этих слов в десять раз больнее, чем от любой работы.— Она становилась на колени и, целуя руки матери, умоляла: — Брось, дорогая маменька, даже думать так. Пусть Павлуша и Петенька учатся, а потом Ольга и Наденька. Я проживу и без образования. Ведь ты тоже не окончила ни одного класса.

— Нет ничего хуже быть неграмотным,— целуя дочь в голову, призналась Дарья Петровна.— Но я же осталась без родителей. А ты…

— Ладно,— прервала Матрена мать.— Я потом постараюсь наверстать упущенное.

Но жизнь сложилась так, что ей не удалось выполнить свои желания. В первые годы Советской власти в селах не было ни детских яслей и садов, ни других учреждений подобного рода. Даже врачей-педиатров приходилось искать лишь в Витебске, а детские лечебные учреждения функционировали лишь в крупных городах. Обеспечение их медикаментами, сестрами, докторами, постельными принадлежностями, перевязочными материалами, ватой было очень плохим. К этому следует добавить отвратительное питание, плохие операционные и сами помещения, которые в большинстве своем не соответствовали даже минимальным требованиям. Профилактическая санитарная работа с будущими матерями и особенно с младенцами по месту жительства почти не проводилась. Акушерок насчитывались единицы. В Богушевском сельсовете, например, об их существовании и не знали. Роды, как правило, принимали повивальные бабки. Неудивительно, что повсеместно устойчиво держалась высокая детская