львиные лица, покрытые буграми, были обращены вверх. Они кричали, но голоса их были так сиплы, что Ти-Суеви ничего не разобрал. Он слышал только, как старик, выколачивавший свою трубку о камень, сказал:

— Я видел это много раз. Никто по своей охоте не ступит на порог дома, где живет «ленивая смерть». Он лучше разобьется о землю.

И верно. Казалось, что мальчик вот-вот упадет с высокого кедра на доски и тогда не потребуется для него драгоценного масла щольмогры, которым доктор лечил от проказы.

— Уйдите все! — сказал доктор. — Он сам спустится вниз, когда никого не будет вокруг. Пойдем, старуха, мы посмотрим и тебя.

Прокаженные разошлись и снова взяли тяпки в руки, А мальчик остался один на вершине кедра. Ти-Суеви тоже не стал более ждать. Он пошел по дороге в Тазгоу, как ходил по ней обычно, не торопясь и не отдыхая, потому что было уже поздно.

Он мог бы еще заглянуть на заставу, где у него были друзья — молодой красноармеец Сизов и медвежонок Личик.

Но Ти-Суеви не стал этого делать. Дорога за мысом Находка была трудная — чернозем и глина, а Ти-Суеви был в соломенных туфлях, скользких, как змея.

Ти-Суеви обогнул заставу и свернул налево, где начинался дубовый кустарник. Он рос на камнях, болел от туманов, и листья на нем всегда были сухие, багровые, но так крепко сидели на своих длинных черенках, что ни ветер, дувший днем с океана, ни ветер, дувший ночью с суши, не мог их сорвать.

III. В большом Тазгоу поймали много рыбы

Как ни старался Ти-Суеви прийти вовремя, но все же опоздал бы в школу, если бы в то утро колхоз Малый Тазгоу и колхоз Большой Тазгоу не поймали так много рыбы.

Еще вверху, на дороге, Ти-Суеви видел, как входили в бухту кавасаки и шаланды спускали паруса.

Едва Ти-Суеви успел сойти вниз по тропинке на берег, как увидел Натку. Она шла в башмаках по соленым лужам, и море шипело у самых ее ног.

Она подошла к Ти-Суеви и, смеясь, сказала ему:

— Здравствуй!

Ти-Суеви был очень удивлен. Как успела она прийти раньше его в Тазгоу.

— Разве ты ночевала здесь? — спросил он.

— Нет, — ответила Натка, — меня привез сюда на шаланде отец. Он рано кончил сегодня ловить и поймал очень много. И твой отец тоже поймал много рыбы. И все бригады поймали так много иваси, что в класс приходил председатель Василий Васильевич Пак и просил учителя хоть на час отпустить нас отцеплять рыбу. Мы все тоже просили. Учитель разрешил. В школе теперь никого нет.

И Натка показала Ти-Суеви маленькую скамеечку, которую держала в руках.

Только тогда Ти-Суеви заметил, что на берегу много детей и женщин и в руках у них такие же скамеечки, как у Натки.

Он взглянул на узкую бухту, лежавшую у засольных сараев, и увидел старый кунгас, тоже полный детей и женщин. Кунгас собирался отчалить.

— Ого! — радостно сказал Ти-Суеви. — В самом деле поймали много рыбы!

И подхватил с земли плоский камень, который мог бы заменить ему скамеечку, Ти-Суеви бросился бежать к кунгасу.

Натка побежала за ним.

Они едва успели вскочить на корму. Женщины потеснились немного и уступили им место, а перевозчик Лимчико, ленивый человек, отдал им свое кормовое весло — единственное весло, заставлявшее двигаться этот просмоленный ящик.

И русская девочка Натка, и Ти-Суеви, и еще трое корейских мальчиков с криком начали юлить, раскачивать тяжелое весло, шевелившееся за кормой кунгаса, точно хвост чудовища.

А ленивый Лимчико смеялся, потому что всегда был рад отдать свое весло другому. И смеялись Натка и Ти-Суеви, потому что, как бы там ни было, что бы ни говорил учитель Василий Васильевич Ни, но раскачивать тяжелое весло и потом сидеть на скамеечке у воды под солнцем и отцеплять рыбу от сетей гораздо приятнее, чем выводить тушью на бумаге знаки этой самой рыбы, сети и воды.

Так плыли они к другому берегу бухты, где гудели кавасаки и скрипели шаланды, уткнувшись носом в песок. А небо после ночного дождя было совершенно открытое, И бухта была мелка и прозрачна. И когда Ти-Суеви, раскачав тяжелое весло, заглядывал в воду, он видел в глубине, на черном гравии, обрывки сгнивших канатов и старые консервные банки, блестевшие на дне, точно клад.

И Ти-Суеви так сильно раскачивал весло, что минут через десять он был уже на другом берегу и сидел рядом с Наткой, отцепляя рыбу от сетей.

Рыба успела уже уснуть в сетях, но тело ее было еще холодное, а жабры наполнены кровью.

И куда бы ни поглядел Ти-Суеви, направо ли, налево ли, на берегу стояли женщины и, склонившись, как жницы над полем, перебирали полные сети.

А носильщики с криком и шутками торопили их.

Веселое утро было в Тазгоу! Такое веселое, что Ти-Суеви забыл о прокаженном мальчике, забыл даже, что не нашел сегодня на своем берегу утиного яйца.

Однако, взглянув на Натку, в ее светлые глаза, блестевшие, как мокрые камешки, Ти-Суеви все же вспомнил о нем.

— Это ты взяла утиное яйцо? — спросил он у Натки.

— Я, — ответила Натка. — Ты ведь сам показал мне это место. Я встала очень рано и взяла. Может быть, это наша утка снесла яйцо.

Ну что ж, все это могло быть правдой. Ти-Суеви вздохнул.

— Ничего… Бери, бери! — сказал он Натке, потому что никогда не враждовал с ней.

Он знал, что раньше, до того, как отец Натки, шкипер Миронов, приехал к ним в Малый Тазгоу, она жила где-то далеко, на другом конце земли, где нет тайги, где места ровные, а море хотя и мелкое, но на его берегу в песке больше рыбьей чешуи, чем песчинок.

А чтобы Натке не было скучно в Тазгоу, чтобы ей не хотелось обратно на запад, и чтобы этот край казался ей приветливее, чем другой, Ти-Суеви разрешал Натке брать все, что она видит.

Он приносил ей даже орехи, доставая их из норок лесных мышей, и собирал для нее среди камней чилимчиков, не требуя за это благодарности.

Но если правду сказать, то все же Ти-Суеви хотелось, чтобы Натка при этом говорила ему: «Хорошо туту вас жить, Ти-Суеви!» Натка же этого не говорила. Она высыпала в подол к себе чилимчиков, съедала орехи и говорила:

— А у нас там на бахчах арбузы растут.

За такие слова Ти-Суеви желал ей