Ти-Суеви вернулся в фанзу и прилег на теплые нары.

Поэтому Ти-Суеви ничего не ответил матери.

Зато он съел все, что ему дали, и попросил еще. Затем сунул в сумку с книгами две пампушки, кусок сахару и потуже затянул на щиколотках черные ленточки от штанов. Соломенные же туфли его и без того сидели на ногах крепко.

Ти-Суеви вышел из фанзы.

На море все еще не видно было парусов, Но дождь уже стих. И теперь слышен был тихий шум, слабое дыхание отлива, слышно было, как журчала вода, стекая с плоских камней.

Ти-Суеви обогнул фанзу и пошел по мокрому песку против ветра.

Ти-Суеви не был любопытен, но считал, что если перо, оброненное птицей, красиво, то стоит нагнуться, чтобы его поднять, стоит, даже ради этого пройти лишний километр.

Поэтому Ти-Суеви, прежде чем выйти на дорогу, отправился к тому месту, где вот уж третье утро подряд меж двух небольших камней, у самой границы прибоя, он находил утиное яйцо.

На этот раз яйца там не было.

Это огорчило Ти-Суеви, Яйца, которые он находил, были красивые, большие и зеленоватые, как спинка морского окуня.

Ти-Суеви постоял в раздумье над камнями, даже попробовал приподнять один из них.

И под камнем ничего не оказалось.

Тогда Ти-Суеви решил, что если он не нашел тут утиного яйца, то нашла его, наверное, русская девочка Натка — дочь шкипера Миронова, с которой Ти-Суеви никогда не враждовал.

Он оглянулся на фанзы, стоявшие в ряд на берегу. Еще было рано. Еще не кричали свиньи в загородках. Еще не открывались двери фанз, чтобы пропустить внутрь, к очагу, хоть немного ветра.

И нигде не было видно Натки.

Теперь уже Ти-Суеви не было никакого смысла идти по берегу океана.

Что мог он найти там, на берегу? Несколько устриц, забравшихся слишком далеко на отмель, стеклянный поплавок, оторвавшийся от рыбацких сетей, или, наконец, немного белой пены, заброшенной проливом на камни.

Правда, из этой застывшей пены Ти-Суеви мог, как из мыльной воды, выдувать большие лазоревые шары, красиво блестевшие на солнце. Но ведь это не больше как пузыри, лопающиеся от одного лишь дыхания.

И Ти-Суеви решил пойти по верхней дороге.

Он оглянулся еще раз на море, на русский дом, где жила Натка.

И не будь так рано, Ти-Суеви вошел бы в этот дом, который часто приводил его в удивление.

Он не был похож на фанзу. Нигде Ти-Суеви не видел там ни палочек для еды, ни очага, ни нар, и Натка ела мясо одной только железной вилкой. При этом всех старших, даже и отца своего, шкипера Миронова, Натка называла на «ты». И он не сердился за это. Он брал ее двумя пальцами за щеки, а третьим нажимал на нос, и оба при этом смеялись.

Да, все было удивительным в этом русском доме!

Ти-Суеви оглянулся на него в третий раз и стал подниматься по тропинке на лесистую сопку.

Он шел меж кустов по ползучим травам, цеплявшимся за одежду при каждом его шаге.

И когда поднялся наверх, было уже настоящее утро. Ветер внезапно уснул. Наступила тишина.

И Ти-Суеви показалось, будто слышно стало, как шагает туман по кустам, как шуршит он, как трясет жесткими листьями.

А внизу, под ногами Ти-Суеви, курился после дождя океан.

II. Прокаженный мальчик все время молчит

Ти-Суеви вошел в тайгу. Он спустился в Фазанью падь и снова поднялся на другую сопку, где лес был сумрачный и ели так же широки, как кедры. На ветвях их висели капли дождя и не падали вниз.

Ти-Суеви шел не торопясь и, чтобы не было скучно в пути, громко бранил толстые корни, улегшиеся посреди дороги, или свистом отвечал на свист белок, или кидал мягкие шишки в траву, где с зари до полудня паслись и хлопали крыльями ушастые фазаны.

Ти-Суеви никогда не скучал, идя по этой дороге, хотя никого не встречал на ней, кроме прокаженных. Они иногда украдкой, таясь от врача, собирали в лесу малину.

Их Ти-Суеви обходил. Но, зная, как не любят они людей, показывающих перед ними свой страх, Ти-Суеви обходил их не очень далеко. Иногда он даже останавливался и смотрел им вслед.

И случалось, что прокаженный старик, всегда стоявший у ворот колонии, видя мальчика, смело идущего по дороге мимо, улыбался ему раздутыми от проказы губами. А Ти-Суеви издали кивал старику головой.

Но все же каждый раз, приближаясь к этому месту, Ти-Суеви испытывал страх. Мог же и ветер, пробегавший по деревьям, принести с собой проказу.

Но в это утро ветра не было, и среди молчания леса подавала свой голос только вода, бегущая по дну оврага.

Вдруг Ти-Суеви прислушался. Сквозь ровный шум ручья почудился ему звук приближающихся шагов.

Он прислонился к тонкому дереву. Это была молодая ольха, закачавшаяся под его тяжестью. Несколько капель, висевших на ее листьях, упало на затылок Ти-Суеви. От внезапного холода он присел на корточки. Это дало ему возможность скрыться в высокой траве и увидеть людей, спускавшихся с косогора на дорогу.

Их было двое: женщина, по-корейски одетая в белую одежду, и мальчик.

Они вышли на дорогу и огляделись вокруг.

Ти-Суеви смотрел на них с изумлением.

Женщину он узнал. То была старая Лихибон, жившая в Тазгоу одиноко. Но мальчика никогда не видел Ти-Суеви ни в своей, ни в чужой деревне. На нем была китайская хурьма, разорванная во многих местах.

Лицо его было темно от пота, ноги покрыты тиной, и грязь и тина виднелись даже на его висках. Он шел, должно быть, по болоту.

Мальчик был мал ростом, не выше самого Ти-Суеви.

Но странно: когда Ти-Суеви смотрел на его сухие ноги, то мальчик казался ему стариком, когда же смотрел на затылок, — мужчиной.

«Кто это?»

Ти-Суеви поднялся на ноги.

Снова тонкая ольха закачалась под его рукой, и на слабый шум ее листьев тотчас же обернулся мальчик.

Ти-Суеви увидел его глаза и отступил перед их взглядом. Это был взгляд маленькой гадюки.

— Не подходи! — крикнула Ти-Суеви женщина.

— Почему? — громко спросил Ти-Суеви.

— Проходи, проходи! — снова крикнула Лихибон. — Он прокаженный.

Но Ти-Суеви не тронулся с места. И мальчик шагнул к нему, размахивая длинными рукавами хурьмы, Лихибон схватила его за плечо.

— Отойди, — сказала она Ти-Суеви в третий раз. — Разве ты не видишь, что ветер дует в твою сторону?

Ти-Суеви снял свою шапку и