Но больше ничего я не узнал по глазу гринды, потому что безмолвие морских пучин потребовало, чтобы стихли звуки в воздухе и в его раненных легких. Вскоре я услышал песнь скорби, ее пели другие киты его вида. Они приблизились к нему, погружаясь и вновь показываясь на поверхности. Так они совершали круговое движение, выражавшее печаль, которая должна была продолжаться, пока море не поглотит его тело.

Кит говорит о намерениях людей

После встречи с китом-гриндой я вернулся к своей стае, находившейся невдалеке от острова Моча. Два самца и несколько самок перемещались согласованным ходом, сторожа самку, которая кормила детеныша, родившегося в мое отсутствие.

Я подплыл к старшему из самцов, уже многократно прерывавшему свое уединение, чтобы спариваться и заботиться о детенышах. Его возраст был понятен по сотням паразитов, маленьких рачков, спутников, которые живут на нашем теле, не беспокоя нас, потому что питаются водорослями, тоже находящимися на наших спинах. Когда мы задерживаемся на поверхности, эти водоросли служат пищей морским птицам.

Я с почтением приблизился к этому киту и подплыл к его глазу, чтобы передать ему то, что видел. Я надеялся, что он все объяснит мне, чтобы я понял, что произошло.

Он знал все, что было известно и мне. Так же, как и я, другой кит лунного цвета, как многие другие киты, благодаря которым не прерывалась цепь существования нашего вида, видел людей сначала на малых суденышках, потом на других, побольше, наблюдал, как они переставали испытывать страх перед горизонтом и начинали все смелее прокладывать путь среди волн.

Потом глаз старого кашалота поведал мне о странствии, которое он совершил вместе с голубым китом. Тогда он впервые узнал про опасность, исходящую от китобоев. Старый кашалот хотел знать больше, и голубой кит предложил ему направиться в теплые воды, чтобы посмотреть на таких людей.

Они плыли возле поверхности. Приподнимались дышать и опять окунались много раз, пока не достигли берега, который показался старому кашалоту странным, но красивым, потому что сами звезды, казалось, жили там вместе с людьми и сверкали для них.

Голубой кит сказал ему тогда, что сияют не звезды, а нечто, называющееся у людей лампами, и что в этих лампах горит часть нашего тела. Люди охотились на нас не ради пропитания, а ради жира наших внутренностей, который, сгорая, освещал жилища людей. Они убивали нас не из страха перед нашим видом, они поступали так, потому что боялись темноты. А у китов был свет, избавлявший людей от мрака.

«Люди, – подумал я, – такие маленькие существа и такие неумолимые враги». Но в глазу старого кашалота я увидел, что на берегу, далеко от острова Моча, были и другие люди, называвшиеся «лафкенче», или «морской народ».

Они брали на берегу все необходимое для жизни и воздавали хвалу щедрости моря, исполняя древний обряд. Собрав пропитание, они шли в ближайший лес, который называли «лему», просили у леса разрешения взять стволы и сучья, потом приносили их на песчаный берег и разжигали там костры, отблеск которых отражался в беспокойных водах. Тогда мы, киты и дельфины, поднимались из моря и приветствовали этих людей прыжками, а они отвечали нам веселыми криками.

Но не все люди походили на этот «народ моря».

Мы, киты и дельфины, слышали, как морские люди встревоженно говорят о «других», которые прибывали из дальних мест. Их становилось все больше. Эти «другие» брали у леса, у земли и у моря все, что хотели, не прося позволения и не выражая никакой благодарности. Китобои принадлежали к этому «другому» виду людей. Они охотились на нас, потому что люди из еще более дальних от острова Моча мест пришли из мира неблагодарности и алчности.

– Так что настало время, – сказало мне око старого кашалота, – покинуть эти воды и скрыться в безмерности океана. Как только детеныш закончит питаться молоком матери, мы уйдем далеко, очень далеко и будем ждать.

Я с волнением спросил, чего мы будем ждать.

– Тебя, – ответил глаз старого кашалота, и он опустил веко, давая понять, что больше не станет отвечать на вопросы.

Кит говорит о своей великой тайне

Времена года сменялись, дни становились короче, света меньше. Отлучение детеныша от сосцов матери совпало с перелетом птиц в более теплые районы и с сильными дождями, стершими очертания острова.

Размер детеныша достигнул двух третей размера взрослого кашалота, и он был готов к путешествию на бесконечный простор моря.

И я тоже чувствовал, что силен и готов отправиться в глубокие воды, где меня ждало одиночество, прерываемое только тогда, когда я улавливал щелканье старого кашалота. Я быстро плыл на его зов. Там меня ждала вся стая, хотя я и не знал, почему и зачем.

Самки, самцы и подросший кашалот-детеныш удалялись по отдельности и исчезали в огромном океане. Мы со старым китом оставались вдвоем.

Однажды он подплыл ко мне и подплыл к моему глазу.

– Хочешь знать, почему мы надеемся на тебя? – заговорил его глаз с моим. – Я открою тебе тайну, великую тайну морей, но прежде я должен передать тебе кое-что, слышанное мной от другого кита, такого же старого, как я теперь, а он услышал это еще от одного, такого же старого, как он.

– Тебе не предстоит дальний путь или, по крайней мере, пока еще твое странствие не будет долгим. Как ты знаешь, на том острове, что люди называют Моча, живут только птицы и маленькие лесные звери. И еще ты знаешь, что в проливе, отделяющем остров от земли, не живут ни киты, ни дельфины, вовсе не потому, что там мелко или течения могут бросить нас на скалы.

Люди, обитающие на берегу, лафкенче, морской народ, по какой-то причине, ускользающей от нашего понимания, насторожены прибытием чужестранцев, тех, что берут все, даже в чем не нуждаются, прибытием китобоев, которые убивают нас, чтобы завладеть светом, затаенном в наших телах, – они умеют его зажигать.

Лафкенче, морскому народу, известно, что придет еще много людей, их жадность увеличится, и никакая сила не сможет им противостоять. Они готовятся к большому путешествию за горизонт, туда, куда никогда не плавал ни один кит, как бы силен он ни был, на пажити солнца, куда чужеземцы не смогут приплыть, как бы быстры и велики не были их корабли. Но лафкенче тоже