Одни рыбаки говорили о том, что, возможно, он потерял ориентацию в пространстве, другие – что он, вероятно, отравился всем этим мусором, плавающим в море, и глубокое скорбное молчание стало погребальным приношением от всех нас, окружавших огромное морское животное под серым небом Южного полушария.

Кашалот, покачиваемый мелкими волнами отлива, пролежал едва ли два часа, когда к берегу приблизился корабль и бросил якорь на небольшом расстоянии. С корабля в воду спрыгнули люди, вооруженные толстыми крюками, которыми они зацепили хвост животного. Вскоре корабль медленно развернулся носом на юг, волоча за собой безжизненное тело морского гиганта.

– Что будет с китом? – спросил я рыбака, который, держа шапку в руках, смотрел, как удаляется корабль.

– Хотят почтить его. Когда выйдут в открытое море, вскроют тело и выпотрошат, чтобы не держалось на поверхности, потом дадут ему утонуть в холодной океанской глубине, – низким голосом ответил рыбак.

Скоро корабль и кит затерялись меж смутными очертаниями островов. Люди стали расходиться, но один мальчик остался, пристально глядя в море. Его темные глаза тщательно изучали горизонт, две слезы скатились по его лицу.

– У меня тоже печально на душе. Ты местный? – обратился я к нему в знак приветствия.

Мальчик уселся на гальку, прежде чем ответить, и я последовал его примеру.

– Конечно. Я лафкенче. Знаешь, что это значит? – спросил он.

– «Люди моря», – ответил я.

– Почему ты грустишь? – захотел он узнать.

– Из-за кита. Что с ним такое стряслось?

– Для тебя это просто мертвый кит, а для меня гораздо больше. Твоя печаль – не то, что моя.

Мы провели какое-то время молча, слушая размеренный шум волн, набегавших и спадавших, а потом он протянул мне что-то, что было по размеру больше его ладони.

Раковину одного очень ценного морского моллюска, твердую, как камень, морщинистую снаружи и жемчужно-белую изнутри.

– Приложи ее к уху, и кит будет говорить с тобой, – сказал лафкенче и ушел.

Память кита говорит о человеке

Человеку всегда внушали страх мои размеры, он чувствовал неудовлетворение, потому что не мог овладеть мной. «Зачем нужно такое большое животное?» – спрашивал себя человек с начала времен. А я наблюдал за ним, когда он впервые подошел к морю и обнаружил, что тело его не пригодно для исследования пучин, но что он может использовать что-то плавучее и бросить вызов стихии волн.

И я видел человека, когда он передвигался по морской поверхности на четырех утлых досках, мы смотрели друг на друга, благоразумно соблюдая дистанцию, и я испытывал любопытство и изумление, глядя на его усилия. Меня восхищало, с какой смелостью и какой настойчивостью атакует он морскую зыбь. Он плавал на судах, которые не заходили на небольшую глубину, так как не выдерживали столкновения с рифами и трения об острые кораллы.

«Он еще научится», – говорил я себе, поскольку видел, как человек отчаян и настойчив, хотя он и водил пока свои суда, не теряя из виду берега, робея вступить в схватку с далеким горизонтом.

И человек быстро научился передвигаться по морю. И так же, как я, кит лунного цвета, узнал от другого кита, а тот – от еще одного, тайну прибоя и течений, человек делился с себе подобными всем, что узнавал, и в море людей появлялось все больше. Корабли становились крупнее, они могли теперь ловить ветер гладкими поверхностями, называвшимися парусами. Вскоре люди овладели секретом звездного неба, указывающего путь по воде. Они отважились плавать по ночам и перестали бояться горизонта.

Иногда мы встречались в неизмеримом одиночестве океана, и я, кит лунного цвета, поднимался к поверхности, чтобы дышать, а они с бортов своих кораблей дивились мне, и я не видел угрозы, только их удивление, когда эти моряки указывали друг другу на меня и восклицали: «Вон там белый кит!» Я никогда не подплывал слишком близко к кораблям. Я уважал этих моряков за храбрость и считал их обитателями моря, как и я сам.

Так проходил за годом год, за веком век, время двигалось по кругу, размеченному холодом или теплом, которые ветер и течения приносили с собой. Человек был занят неопределенностью своей судьбы, а я бороздил свой соленый удел – от первых дней до самого конца жизни.

Кит говорит о своем мире

Я, кит лунного цвета, живу в море, на границе которого восходит над берегом день и на горизонте которого погружается в волны солнце, уступая место звездам. Воды в нем холодные, разделенные ледяными потоками, приходящими из отдаленных пределов, где все белое.

Море там превращается в одну огромную скалу соляного цвета.

Она растет, когда ночи становятся очень длинными, и уменьшается в размерах, когда дни кажутся бесконечными.

На берегу этого моря живет мало людей, леса подступают почти к самой воде. Я часто опускаюсь в подводные бездны, недосягаемые для других животных. Благодаря огромным легким я могу долго находиться на глубине, не выныривая, чтобы вздохнуть. А когда я все же выплываю из морской пучины, то из отверстия на спине выходит воздух, который я вдохнул прежде, и я заново наполняю легкие, чтобы погрузиться обратно. Я плыву в темноте, издавая большой головой щелчки, и когда эти звуки возвращаются ко мне, я знаю, что впереди препятствие. Щелчки мощные, они оглушают кальмара – мою любимую добычу.

Когда я нахожусь почти на поверхности моря, я одним глазом оглядываю берег и все, что на нем. Мой другой глаз устремлен к горизонту.

Я плыву, и по мере того как вода вокруг холодеет, полоса земли крошится на острова, разделенные глубокими темными протоками, или прорезается фьордами с высокими крутыми берегами. Эти тихие воды – место, предназначенное для встречи с самками и спаривания.

Я, кит лунного цвета, – из породы кашалотов, из вида, обитающего возле островов и фьордов. В какой-то момент, уже неразличимый в таинственной бездне времени, другие кашалоты лунного цвета завели обряд спаривания. Для этого они поднимались из глубин и выпрыгивали из воды, замирали в воздухе, а затем падали вниз хребтом, производя большие пенные всплески, и погружались, колотя воду хвостами, опускались почти до морского дна и поднимались вновь для быстрого прыжка. Выпрыгивая так, что тела казались подвешенными к небу, самцы-кашалоты заверяли самок в своей жизненной силе и ловкости, и самки спаривались с ними. После такого обряда одна