и пребывает вместе с братом в полном отчаяния, но осуществляет свою месть за отца, лишь выискав удобный случаи, а Гекуба у Эврипида мстит за смерть сына посредством женской уловки. Каннахи далека как от индуистского всепрощения, так и от христианского смирения, которое, зная несовершенство земного мира, уповает на высшую справедливость и отдает всевышнему конечное право воздавать должное за совершенное преступление. С того момента когда Каннахи узнает о смерти мужа, ее поведение, ее страстное, целеустремленное и безбоязненное мщение обнаруживает признаки, присущие не обычному смертному созданию, а существу, наделенному сверхъестественной силой. Образ Каннахи с его взаимодополняющими чертами бесконечной кротости и необузданного жестокого гнева принадлежит дравидийскому югу и отразил, видимо, характерный для него культ воинствующей и кровожадной богини Котравей.

По силе и яркости характера Ковалан предстает бледной тенью рядом с полнокровным образом Каннахи. Подобно тому как распространенная легенда послужила автору поэмы средством для выражения своих философско-религиозных воззрений, фигура Ковалана понадобилась для создания трогательного и вместе с тем внушительного образа Каннахи. Вплоть до возвращения Ковалана домой к своей жене строки поэмы, относящиеся к нему, никак не оживляют образа молодого и процветающего торговца, богатого наследника и мужа добродетельной красавицы: остается лишь догадываться о силе страсти к Мадави, столь внезапно охватившей Ковалана; неожиданно и не достаточно мотивированно совершается его уход от Мадави под влиянием ревности. Читателю приходится довольствоваться намеком автора на созревающие плоды кармы.

Правда, отказавшись принять послание Мадавн, написанное на гирлянде благоухающих лепестков, Ковалан сдержанно и искусно дает понять служанке, какую боль в его душе породили игра и неискренность ее госпожи. Горестное признание Ковалана в своем мотовстве, его печаль при виде покинутой им жены напоминают, что перед нами не статуя жертвы роковой и неумолимой кармы. Сердобольный Ковалан просит Кавунди снять свое проклятие с гуляк, которых Кавунди превратила в шакалов. Уже перед самой смертью Ковалана брахман Мадалан напоминает ему о добрых поступках, которые Ковалан совершил в своей жизни (XV). Рассказ Мадалана о трех благородных поступках Ковалана важен для понимания характера последнего: почтительный к старшим и богобоязненный, он достаточно образован, наделен щедрым и бесстрашным сердцем. Спасая престарелого брахмана, он укрощает разъяренного слона. Чужая боль рождает немедленный отклик в его душе, вплоть до самопожертвования; не задумываясь, он предлагает демону свою жизнь, если только, этим он может спасти бедняка.

Напоминания брахманов и недобрые предзнаменования вместе со смутным ощущением своей суровой кармы, естественно, порождают то настроение печали и раскаяния, которым проникнута сцена прощания Ковалана с Каннахи: восхищение добродетелями и терпением супруги смешивается со смиренным самоуничижением, искреннее раскаяние в своих прегрешениях звучит одновременно с упорным намерением идти навстречу предначертанному (XVI).

Каннахи узнала от богини Мадуры, что Ковалан погиб такой жестокой смертью благодаря созревшим плодам его кармы, ибо в прошлом рождении он был царским придворным, который своими интригами добился казни одного честного торговца и обрек на самоубийство жену последнего.

Согласно кармической концепции мученический конец Ковалана закономерен, но, поскольку в этом последнем земном рождении его поведение было исполнено щедрости и благородства, Ковалан становится бессмертным обитателем небесного мира Индры. Спасение престарелого брахмана от разъяренного слона рассматривалось мудрецом как самый благой поступок Ковалана (XXX). Ни уход Ковалана от его добродетельной жены, причинивший ей глубокие страдания, ни длительная любовная связь с Мадави, от которой у него родилась дочь, ни его разгульная жизнь в течение нескольких лет не являются предметом порицания брахманов и родственников Ковалана. В кармическом механизме определенные черты и действия приобретают особую значимость, например великодушие, щедрость и особенно спасение брахмана; интриги Ковалана-Бхараты в предыдущем рождении, — приведшие к смерти торговца, бумерангом бьют по Ковалану в новом рождении; что же касается его внебрачной связи с ганикой, то после раскаяния Ковалана она попросту является незначимой.

Ганика, или знатная гетера, занимала в строго регламентированном дровнеиндийском обществе вполне определенное место. В Индии по традиции различались две группы женщин: одна группа, преобладавшая абсолютно в количественном отношении, воспитывалась в духе моногамной чистоты и преданности интересам семьи, тогда как другая группа состояла из свободных куртизанок, назначение которых сводилось к услаждению мужчин. Возможно, существование гетер в Южной Индии являлось пережитком полиандрии. При большом удельном весе чувственных наслаждений, санкционируемых пурушартхами, традиционно-индуистском запрещении испытывать вожделение к чужой жене и при ограниченных интересах замужней женщины в условиях семейной рутины регламентированный институт гетер таил в себе ферменты, существенно стимулировавшие деятельность обеспеченных и пресыщенных слоев индийского общества. В санскритской, палийской и тамильской литературах рисуются образованные и утонченные ганики, общество которых считали для себя почетным цари и прославленные поэты. Подобно греческим гетерам и римским куртизанкам индийские ганики славились не только красотой и благородными манерами, но и разносторонней образованностью. Ганики должны были овладеть «шестьюдесятью четырьмя искусствами». Среди этих искусств было не только умение играть на музыкальных инструментах, танцевать и петь; ганика постигала правила гигиены и тонкости косметики, тайны кулинарии и умение изящно одеваться. Сочинить экспромтом замысловатый стих и сплести гирлянду цветов, показать петушиный бой и единоборство баранов, обучить попугая говорить и слепить глиняную статуэтку, продемонстрировать свои познания в архитектуре и минералогии, навлечь чары и создать видимость появления магических сил, — одним словом, всеми этими средствами индийская гетера, остроумная и начитанная собеседница, могла увлечь и обворожить любого принца или богача, который не отказывался щедро оплачивать золотом ее неистощимые забавы и прихоти. Такая ганика была украшением города, его славой, и древние книги упоминают о царях, которые богатыми подарками и милостями пытались привлечь знаменитых ганик из соседних княжеств в надежде возвысить тем славу своей страны.

Мадави принадлежала к числу таких ганик: по достижении двенадцати лет она должна была показать со сцены все свое искусство, и властелин Пукара присудил ей гирлянду первой ганики, за которую ее возлюбленный Ковалан должен был заплатить тысячу восемь кажанджу золота. Становится понятным, что Ковалану излишне было стыдиться своей любви к ганике; более того, следует воздать должное его скромности, поскольку он не обнаруживал самомнения и гордого бахвальства при явных знаках внимания и любви к нему со стороны такой женщины.

В буддийской литературе популярно трогательное предание об Амбапали, ганике из Вайшали, у южных склонов Гималаев. Согласно этому преданию Будда, проходя через Вайшали do время своего последнего паломничества в Гималаи, отказался от приглашения богачей города и пожелал разделить трапезу с Амбапали, которая впоследствии решила стать буддийской отшельницей. Характерно, что ганика Мадави отправляет свою дочь Манимехалей именно в буддийскую обитель, а после смерти Ковалана и сама становится буддийской отшельницей. Превращение бывших блудниц в отшельниц характерно