Солнцу; хотя рассказ строится не на эпических или пуранических сказаниях, он представляет читателю предания как реально происшедшие события; в нем люди, стремящиеся к дхарме — добродетельной жизни, артхе — материальному и обществешюму благополучию, каме — наслаждению и мокше — освобождению от земных страданий, получают должное вознаграждение. Герой поэмы достаточно находчив и великодушен, его длительное путешествие дает возможность автору рассказать о городе и море, горах и временах года о восходах луны и солнца; повествуется о прогулках в роще и играх на воде, о любовных ласках, разлуке влюбленных, о военном походе и битве героев. В поэме даются требуемые напевы с благозвучными размерами[4]. Автор поэмы настолько скрупулезно следовал предписаниям Дандина, что уже после смерти Ковалана в третьей книге поведал о походе царя Черы в Гималаи, живописал кровавое сражение с североиндийскими царями. Подобно санскритском кавьям поэма Шилаппадикарам характеризуется пристрастном к формальным тонкостям к украшениям при несомненном пренебрежении к лаконичному и динамичному рассказу.

Такое следованно санскритским канонам нетрудно понять. В середине первого тысячелетия североиндийское влияние на Южную Индию сильно возросло: в тамильский язык поникло много новых санскритизмов, в жизнь вторгались иные обычаи, местный культ духов и демонов вытеснялся буддийской, джайнской и индуистской религиями. Южноиндийские властители, покровительство которых было жизненно важно для поэтов, становились рьяными приверженцами джайнизма или индуизма. Торжествовавшие победу религии вобрали в себя элементы преобладавших до них верований[5] — так демоническая богиня дравидов Котравей («победоносная») слилась с Кали, супругой Шивы, а древнетамильский бог Муруган («благоухающий»), став сыном Шивы, был наделен чертами шестиглавого Картикейи, индуистского Марса. В первой тамильской кавье в значительной степени выявляется дравидийский субстрат: богине Котравей и богу Муругану посвящаются яркие и красочные гимны; герои поэмы не принадлежат к царскому роду, они оказываются жертвой мрачных событий; в отличие от большинства санскритских придворных поэм со счастливым исходом в Шилаппадикарам отчетливо звучит трагедийный финал. Но при этом автор подчиняется непреложным законам кавьи, сформулированным Дандином, — в сущности это те же каноны индийского классицизма. Произведение изобилует постоянными упоминаниями вед, имен и событий из Рамаяны, Махабхараты и пуранических преданий. И тем но менее автор Шилаппадикарам создал чисто тамильскую поэму, и отнюдь не язык служит тому главной причиной. В Тирукурале ощутимы следы ВЛИЯНИЯ «Законов Ману», Артхашастры и Камасутры. Манимехалей, которую вместо с Шилаппадикарам принято называть поэмами-близнецами, в ее нынешней форме содержит изложение санскритского логического трактата Ньяяправеши. При всех отмеченных выше чертах Шилаппадикарам эта поэма свободна от преобладающего или даже сколько-нибудь ощутительного влияния какого-либо конкретного известного нам произведения па санскрите, пали или пракритах.

Автор поэмы не был очевидцем событии, ставших объектом повествования. Заключительные строки поэмы, и которых автор выслушивает обращенные к нему слова Деванди и сам произносит назидание, были, возможно, вставлены позднее. В некотором противоречии с эпилогом, по которому Иланго выслушивает рассказ о Каннахи от потрясенных горных охотников, находится распространенное в тамильском народе предание о том, что Иланго во время своих странствовании встретил поэта Чаттана, прочитавшего ему свою поэму Манимехалей. Под влиянием этого рассказа Иланго решил написать поэму, события которой происходят поколением раньше. Иланго искусно построил свои рассказ. Вся поэма включает тридцать глав и разбита на три книги. Такое деление даст автору возможность попеременно переносить события в города или столицы трех крупнейших царств Южной Индии — Пукар, Мадуру и Ванджи.

Бесспорно, что главной фигурой поэмы является Каннахи. Образ этой женщины, благодаря чистоте и супружеской верности ставшей могущественной богиней, весьма примечателен в галерее женщин, известных нам по индийской классической литературе и преданиям. Наделенная красотой и умом, Каннахи отличается двумя чертами, высоко ценимыми с древних времен: естественной простотой и совершеннейшей покорностью воле мужа. На глазах у всего города Ковалан покинул жену и живет с блудницей Мадави, он промотал состояние; как покинутая жена Каннахи не имеет права принимать отшельников и гостей, — ни единой жалобы не изрекает она. В Махабхарате Дамаянти, предавшись грусти и разлуке с любимым Налем, идет па невинную хитрость и объявляет о второй сваямваре, на которой она должна избрать себе другого мужа, поскольку никто не знает, жив Наль или нет. До смерти Ковалана Каннахи ни разу не обнаружила даже присутствия гнева, ей чужды какие-либо уловки; хрупкая и женственная, она терпеливо сносит нестерпимый зной и жажду, кровавые ссадины и царапины на йогах в трудном пути из Пукара в Мадуру. Каннахи можно сопоставить с одним женским образом в древнеиндийской литературе, а именно с Ситой в Рамаяне, которая спокойно входит в пылающий огонь, просит землю разверзнуться и поглотить ее, дабы Рама убедился в ее непорочности. Каннахи до такой степени предана мужу, настолько связана с ним одной кровной нитью, в такой мере его боготворит, что не оставляет за собой ни малейшего права жить собственной жизнью.

В кульминационном пункте поэмы, когда пастушка говорит о смерти Ковалана Каннахи, уже давно предчувствовавшей ужасную катастрофу, поведение внезапно овдовевшей героини объясняется не столько ее высшим горем, сколько отчетливым внутренним осознанием того, что ее земная жизнь подошла к концу, что вина за смерть мужа лежит на ней самой и что сама смерть, возможно, произошла вследствие ее прегрешений в прошлом рождении. Обелить в глазах людей невинно убитого и покарать самого властелина, отдавшего чудовищное повеление, — это первое, непреоборимое желание Каннахи. Но и смерть царя, упавшего замертво после доказательства его собственной несправедливости, не приносит удовлетворения женщине, обезумевшей от потери мужа. Перед глазами Каннахи стоит Ковалан, страданий которого она не смогла облегчить; перед ее внутренним взором проходят примеры редкой женской самоотверженности. Хрупкая, кроткая и незлобивая, она становится воплощением неудержимой силы и гневной мести. Страшно желание Каннахи — предать пламени город и истребить в огне его жителей. Ибо, изрекает Каннахи, город лишен непорочных жен, исполняющих дхарму мужей, и боги покинули ого, если в нем было совершено такое деяние. И сам Агни, бог огня, спешит на помощь женщине, вырвавшей собственную грудь и замыслившей месть, которая, казалось бы, никак по укладывается в рамки индуистского всепрощения и беззлобности. И лишь после того как пламя поглотило город, а богиня Мадуры возвестила Каннахи кармический механизм свершившегося и предрекла скорое соединение с мужем, Каннахи смиряется, накладывает на себя изнурительный обет, и только по прошествии двух недель, в день возвещенного соединения с погибшим супругом и собственного обожествления, она впервые осознает, какое зло она совершила.

В мировой литературе среди образов карающих женщин Каннахи выделяется бесхитростной прямотой и отсутствием тени сомнения в возможности довести свою месть до конца. Софокловская Электра хотя