Наверно, это и называется шоком. Как-никак, я убила человека. Не борова, не хряка, не животное, не чудовище – человека, хотя он и поступал со мной в точности как мерзкий чудовищный хряк. Да, в графе «причина смерти» записали «обширный инфаркт», или «ишемическая болезнь сердца», или еще какую-нибудь мудреную медицинскую фразу, но это ничуть не меняло того факта, что, не пни я его по фалафелям, он еще жил бы и жил. Получалось, что я – убийца. Пусть невольная, пусть в пределах самообороны, но – убийца. Я, Батшева Зоар, начавшая жить лишь в тринадцать лет, не нашла ничего лучшего, чем отметить начало своей жизни убийством. Наверно, это и в самом деле заслуживает шока.

Способность говорить вернулась ко мне примерно полгода спустя в приюте для малолетних жертв домашнего насилия. Обязанности заведующей, воспитательницы, няни и утешительницы исполняла там одна-единственная женщина с сильным американским акцентом и символическим для меня именем Джессика. Во время нашей первой встречи, не получив ответа ни на один из заданных вопросов, она понимающе кивнула.

– Молчишь? Ну, молчи, не страшно. Тут многие начинают с молчания… – она указала на высящиеся вдоль стен стеллажи. – Попробуй общаться с ними. Книги – самые разговорчивые друзья в мире, и главное, никого не обижают.

Я попробовала, и мне понравилось. Собственно, особого выбора там не было: Джессика принципиально обходилась без телевизоров и прочих мерцающих поверхностей, включая компьютерные мониторы и экранчики смартфонов. За два с небольшим приютских года я проглотила почти всю тамошнюю библиотеку. Книжки мало-помалу вернули меня и к речи, и к жизни.

Шломин, одна из моих ровесниц, попала в приют из Нетании – так она сказала, когда мы знакомились. Шломин Царфати из Нетании и Батшева Зоар из-под Ашдода. Потом, когда мы подружились по-настоящему, выяснилось, что она из квартала Джесси Каган. Узнав об этом, я расхохоталась.

– Чего ржешь? – обиделась Шломин. – Не все, кто из Джесси-факинг-Каган, шлюхи…

– …и наркоманки, – дополнила я сквозь смех. – Взять хоть меня. Ну что вылупилась? Я тоже из Джей-Эф-Кей, будь он здоров…

Так мы нашли друг дружку, две джей-эф-кейки – в приюте для малолетних жертв насилия, где же еще. Шломин была старше меня на два месяца. Когда ей исполнилось пятнадцать, мы поехали на вечеринку в честь ее дня рождения. Праздновали в большой квартире ее старшего брата, в том же квартале Джесси Каган. Брата звали Мени. Под конец вечера он взял меня под локоток и сказал, что хочет кое-с-кем познакомить. Тут бы мне вспомнить фалафельщика, но я была уже порядком обкурена и пошла. Мени завел меня в спальню и без лишних разговоров толкнул на кровать.

– Ты что?

– А то тебе непонятно, – сказал он, деловито залезая мне под юбку. – Лежи спокойно, а то придушу.

– Я не хочу! – сообщила я.

Мени засмеялся.

– Все телки хотят. Просто не все они об этом знают. Кроме того, ты мне нравишься. Я не шучу.

И я подумала: «Почему бы и нет? Он все равно сильнее и уже стягивает с меня трусы. Парень симпатичный, хотя, говорят, бандит. Ну и что? Мои дядья тоже дилеры. Это ведь Джесси-факинг-Каган…»

В общем, несмотря на то что я не стала кричать и сопротивляться, такие вещи называются изнасилованием. В приюте нас учили сразу заявлять о подобном в полицию. Но, во-первых, в Джесси Каган не говорят с ментами, а, во-вторых, Мени действительно не шутил – и про «придушу», и про «нравишься». Мы стали встречаться, а через три месяца я и вовсе переехала к нему жить.

Квартал Джесси Каган – не какая-то там река, в которую нельзя войти дважды. Круг замкнулся, когда я обнаружила, что беременна. Моя сучка-мамаша родила меня в шестнадцать лет, а теперь вот и я шла тем же фарватером. И хотя, в отличие от сучки, я точно знала, кто меня обрюхатил, это было слабым утешением. Отец из Мени получился, мягко говоря, хреновый. К моменту нашей встречи он отсидел уже два коротких срока. В Джей-Эф-Кей большинство парней разгуливают с ножичками, но далеко не все вытаскивают их, чтобы пустить в ход. Мени славился в этом отношении особенной безбашенностью. Он предпочитал работать опасной бритвой и сразу предупредил, чтобы я не вздумала выпендриваться:

– На первый раз порежу морду, на второй – глотку, так что третьего не будет.

И, судя по тому, что я о нем слышала, Мени Царфати не разбрасывался пустыми угрозами. Он заправлял бригадой, которая охраняла территорию квартала от вторжения конкурентов: арабских кузенов из Яффо и братьев-евреев из Бат-Яма. Поговаривали, что именно Мени зарезал своего отца, Царфати-старшего, – того самого, из-за которого оказалась в приюте моя подружка Шломин. Он сидел на кокаине, но старался не злоупотреблять, чтобы не разочаровывать боссов. Поэтому наша совместная жизнь металась, как шарик в компьютерной игре, от ломки к обдолбанности и обратно.

Думаю, я бы тоже подсела, если бы не малыш. Я сохранила его – сначала в животе, а потом на руках – только из-за смертельной обиды на свою собственную мать, только потому что не хотела походить на нее, повторять ее подлость. Мени потребовал назвать малыша Ариэлем, Ариком – в честь своего покойного отца.

– Того, которого ты зарыл под дюной? – саркастически поинтересовалась я, хотя в принципе не возражала против имени.

У этого бандита хотя бы был отец – в отличие от меня, моей матери и, видимо, моей бабки. А уж зарезал он этого отца или нет – дело десятое… Я имела в виду только это, не более того, но Мени ответил мне взглядом, от которого душа уходила в пятки у самых отвязных отморозков.

– Вот что, Батшева, – сказал он с расстановкой. – Во-первых, Тора приказывает чтить своего родителя, даже если его пришлось положить под дюну за то, что трахал свою малолетнюю дочь. Во-вторых, ты знаешь обо мне слишком много. Слышала ли ты, что случается с теми, кто знает обо мне слишком много?

– О чем ты, мамми? – я постаралась усмехнуться как можно беспечнее. – Разве я тебе не жена и не мать твоего сына? Разве я не родилась в квартале Джесси Каган?

Разговор происходил в преддверии ломки, когда Менахем Царфати был склонен подозревать всех и вся. Некоторое время спустя его арестовали. Следствие вели с широким охватом, давили на свидетелей, изобретали всевозможные ментовские трюки, сулили золотые горы потенциальным доносчикам и вроде бы даже нашли кого-то. Мени ушел в полную несознанку, молчал, как рыба, и эта стратегия оправдалась. Единственный дурачок, согласившийся свидетельствовать, не дожил до суда. Бедняга прятался в Мексике, но его достали и там. В итоге прокурорам пришлось ограничиться мелочевкой: Мени сел на три года, хотя мог бы получить с полдюжины пожизненных.

Когда наконец разрешили свидания, я поспешила к нему. Он уделил мне полминуты: ровно столько, чтобы сказать, что лично займется мною по выходу из тюрьмы. Не знаю почему, но Мени был уверен, что это я сдала его ментам. За время следствия его паранойя выросла десятикратно.

– Я мог бы поручить другим, – сказал он, прожигая меня «тем самым» взглядом, – но такие вещи мужчина должен делать своими руками. Жди, сучка.