Она работала менеджером в крупной торговой компании и обожала вареники с вишней. Я дарил ей цветы и подарки, а она мне свои фотографии, на которых всегда выглядела отлично, была свежа и красива своей естественной, не рисованной красотой. Однажды подарила мне на день рождения кошку из белого плюша и написала письмо со словами любви… Весной мы ходили гулять в пробудившийся парк, ели мороженое и катались на каруселях. А летом я возил ее за город в лес. Там мы рвали цветы и ловили изворотливых ящериц… Когда же ей было плохо и одиноко в нашем большом странном мире, она всегда приходила ко мне, и я ей рассказывал сказки — успокаивал, как только мог. Мне было не трудно проявлять нежность и ласку… В постели я получал не совсем то, чего всякий раз ожидал, но не обращал на это внимания, потому что мне было с ней и так хорошо… После занятий любовью она засыпала, уткнувшись лицом в мою грудь. Я гладил ее длинные светлые волосы и дышал ее запахом. Еще… А еще она всегда делала обиженное лицо — как будто я смертельно ее оскорбил — если вдруг, забавы ради, заявлял, что она меня когда-нибудь бросит. По правде сказать, я просто дурачился, трепался впустую. Сам я в это не верил, потому что считал, что она действительно меня любит. Но потом она почему-то начала говорить, что мы похожи на старую семейную пару, что ей кажется, будто мы вместе уже сорок лет. Я не знал, что возразить. Я видел: ей нужен предлог. А этой весной она взяла и исчезла… Совсем. Просто перестала ко мне приходить и звонить, словно меня больше не было в мире… Я не пытался с нею связаться. Все и так было ясно. Мы расстались после сорока лет отношений. Хорошо хоть это случилось вот так. Хорошо, что на самом деле это были только два года. Было бы хуже, если бы сорок лет действительно растянулись на многие годы…

Я привык, что люди появляются в моей жизни и затем бесследно из нее пропадают. Словно их и не было вовсе. Только моя память продолжает хранить оставленные этими людьми следы наших встреч. О ком-то четкие, яркие образы, будто видеоролики, о ком-то совсем туманные, точно тусклое отражение в куске льда…

— Да… женщины… — сказал друг, выслушав мой рассказ. — Их не понять.

— Верно, их не понять… — кивнул я, и, скрестив, вытянул ноги.

Друг затянулся и погасил в чашке окурок.

— Я вчера был на похоронах, — все тем же ровным, бесстрастным голосом, без перехода сообщил он. Видно, такие вещи, как женщины и похороны, находились в его сознании где-то на соседних, близких местах.

— Кто умер? — поинтересовался я.

— Парень с моей работы… Он даже моложе нас с тобой был. На машине разбился. Ехали с братом вдвоем, что-то произошло с рулевым управлением, и машину выбросило в кювет. В итоге у брата левая рука пополам, а нашего парня совсем… вдребезги.

— Жизнь и смерть — две родные сестры, — произнес я сакраментальную фразу и посмотрел в темный квадрат между шторами. В этот момент ветер швырнул в окно пригоршню бусин, которые дробно ударили по стеклу и жести карниза — дождь, до того едва моросивший, расходился, занимался сильнее.

— Да, — кивнул друг, — только жизнь многих людей в результате напоминает название хроникальной колонки в провинциальной газете: «Родился, женился, умер»… Аминь!

Он поиграл зажигалкой и после добавил:

— Сколько бы у человека ни было родственников и друзей, все равно каждый встречает свою смерть в одиночку. Лицом к лицу с дамой в черном.

Он умолк. Не говорил и я. Дождь на улице лил вовсю. Оконное стекло покрылось снаружи сплошной влажной пленкой.

— Никогда бы не подумал, что ранняя смерть может случиться именно с этим парнем, — снова заговорил друг. — Спроси меня неделю назад — кто будет следующим, и я бы на нашего парня в последнюю очередь указал. Он всегда был таким благополучным, таким правильным. Никогда не попадал ни в какие истории. С ним никогда не происходило ничего дурного. Жил жизнью примерного члена общества. По барам не шлялся, жене не изменял, в сомнительные дела не впутывался. И тут на тебе…

Он умолк, но вскоре опять продолжил.

— На похоронах собралась уйма народа. Знаешь, я приметил, когда молодых хоронят, всегда бывает много людей… Рядом с гробом стояли жена и мать. Жена, вернее, уже вдова, держалась спокойно, ни слез, ни истерик. Было заметно, что она все приняла, со всем согласилась, смирилась. А вот мать… Мать постоянно всхлипывала и окидывала людей, пришедших проститься, пристрастным, ревнивым взглядом. Что вот, мол, ее сына уж нет, а вы все тут живы-здоровы… У гроба лежало много венков и цветов. У кого-то некстати зазвонил телефон. Трубка заиграла идиотское «Don’t worry, be happy». На человека зло покосились. Дурацкая жизнь, брат, все время что-нибудь случается невпопад.

Он задумчиво поднес стакан к губам и несколько секунд держал его так, точно забыл про вино, и только после отпил. Я опять закурил. Потом мы еще говорили. Я тянул вино, в основном, один. За все время нашей беседы друг с трудом осилил половину стакана. Я предложил ему кофе, но он отмахнулся. Что-то с его настроением было не так.

Перед самым рассветом, когда глухое мрачное небо принялось едва заметно сереть, а непогода, казалось, сделала передышку, друг решительно поднялся, забрал со стола сигареты и без долгих прощаний ушел, пожелав мне «любви и всех благ».

Проводив гостя, я возвратился в гостиную, собрал стаканы и бутылку в охапку и снес все на кухню. Умылся, раскинул в спальне диван, опять было взялся за Миллера, но, не осилив и половины страницы, выключил свет и провалился в беспамятный сон.

Спустя несколько дней, в нудноморосящий вторник, я тоже оказался на похоронах. Умерла моя бабушка. Папина мама. Последняя из моих прародителей. Честно сказать, я не выносил подобных мероприятий, но тут уж ничего не попишешь, нужно было идти.

Собравшись отдать дань уважения бабушке, я нарядился в свой единственный костюм, черного цвета, который как нельзя кстати подходил для подобного случая. Второй раз за год я облачился в него. Если бы не смерть бабушки, возможно, в следующий раз я надел бы костюм только на Новый год. В повседневной жизни мне некуда было в нем