Здесь ничего не преувеличено, однако Карамзин ошибался, утверждая, что Иван «без учения, без наставлений, руководствуемый только природным умом, дал себе мудрые правила в политике внешней и внутренней…». Иван III Васильевич Великий [это прозвище он получил от европейских (!) историков XVI века] был действительно рождён «данником степной Орды» Василием II Васильевичем Тёмным, но воспитанием Иван был обязан не только природному уму, но и своему отцу Василию – предшественнику Ивана на великокняжеском столе (по сути, уже почти троне). А Василий Тёмный был не только «данником Орды», но и внуком Дмитрия Донского. Так что Иван был воспитан отцом как правитель, задачей которого являлось избавление от даннической зависимости, чего Иван Великий и добился. «Академией» же государственного управления стало для Ивана привлечение его отцом к участию в государственных делах уже с детских лет.

Иван III Великий создал новую Московскую Русь как системное продолжение старой Киевской Руси, и Запад не простил ему этого ни в реальном масштабе времени, ни за гробом. Зато Карл Маркс, подводя итоги деятельности Ивана III Великого, писал:

«Изумлённая Европа, в начале царствования Ивана едва замечавшая существование Московии, стиснутой между татарами и литовцами, была поражена внезапным появлением на её восточных границах огромного государства, и сам султан Баязет, перед которым трепетала Европа, впервые услышал высокомерные речи московита…

К концу княжения Ивана III мы видим его сидящим на независимом троне. Рядом с ним – дочь последнего византийского императора. У ног его – Казань, обломки Золотой Орды стекаются к его двору… Литва урезана, а государь литовский – орудие в руках Ивана. Ливонские рыцари побеждены».

Такая оценка исторически верна и ёмко отражает суть и значение для России фигуры и эпохи Ивана III Великого. Его сын Василий III Иванович, впервые полноправно назвавшийся «царём», получил по наследству уже великую державу.

Но, пожалуй, стоит привести и ещё одну интегральную оценку Ивана III и его эпохи:

«Русские историки называют Ивана Великим. Действительно, нельзя не удивляться его уму, сметливости, устойчивости, с какою он умел преследовать избранные цели, его умению кстати пользоваться благоприятными обстоятельствами и выбирать надлежащие средства… но при суждении о заслугах Ивана Васильевича не следует упускать из вида, что истинное величие… должно измеряться степенью благотворного стремления доставить своему народу возможно большее благосостояние и способствовать его духовному развитию; с этой стороны государствование Ивана Васильевича представляет мало данных. Он умел расширить пределы своего государства и скреплять его части под своею единою властью… но эпоха его мало оказала хорошего влияния на благоустроение подвластной ему страны…»

И далее:

«Сила его власти переходила в деспотизм, превращающий всех подчинённых в боязливых и безгласных рабов… Его варварские казни развивали в народе жестокость и грубость… Его безмерная алчность способствовала не обогащению, а обнищанию Русского края… Поступки Ивана Васильевича с немецкими купцами, как и с иноземцами, приглашаемыми в Москву, могли только отстранять от сношений с Русью и от прилива в неё полезных людей, в которых она так нуждалась. Ни малейшего шага не было сделано Иваном ко введению просвещения в каком бы то ни было виде… Возвышая единовластие, Иван не укреплял его чувством законности…»

Это – не современный «креативный» «историк», это – дореволюционный историк-классик Николай Костомаров. И оценки его вполне внятно иллюстрируют тот грустный факт, что, даже много зная о той или иной исторической эпохе, можно не понять её сути, если не верить в народ, который каждую эпоху создаёт, но создаёт её великим образом в той мере, в какой им компетентно руководят, в какой вожди обращаются к его творческим силам.

Начнём с того, что если бы Россия Ивана III была обществом «боязливых и безгласных рабов», то откуда же взялись бы все великие предприятия Ивановой эпохи: походы в Пермскую землю, на Югру, в Зауралье, на Вятку, на Печору для поиска руд? Возможно ли было всё это без развития инициативности, смелости духа, предприимчивости и национального самосознания? Без развития знаний, наконец, – хотя бы прикладных. Причём, обвиняя Ивана в том, что тот, «возвышая единовластие», якобы «не укреплял его чувством законности», Костомаров самым странным образом забывает об Ивановом Судебнике 1497 года.

О России Василия III – сына Ивана III, объективные иностранцы писали как о стране богатой и изобильной. Но то ведь были плоды усилий России Ивана III, Василий лишь продолжал и развивал начатое и сделанное отцом. Пушки для Ивана начинали лить итальянцы, при Василии русская артиллерия становится грозной силой, а в середине XVI века заблистает талант русского пушечного мастера Андрея Чохова, отлившего знаменитую бомбарду – «Царь-пушку».

Всё тот же Костомаров пишет: «Самовластие шагнуло далее при Василии» и прибавляет, что Василий был «жесток и немилостив к людям, не советовался с боярами и старыми людьми… допускал к себе только дьяков, которых сам возвышал, приблизивши к себе, и которых во всякое время мог обратить в прежнее ничтожество…» Костомаров же ссылается на слова Берсеня – «одного из любимцев» Василия, что «Государь, запершись сам-третей, у постели все дела делает» и не любит против себя «встречи»… Но вот статья о Берсене из Советской исторической энциклопедии – она невелика и ниже приводится полностью:

«Берсень-Беклемишев, Иван Никитич (ум. 1525) – рус. гос. деятель, дипломат. Был сыном боярским. При вел. кн. Иване III в 1492 ездил послом к польск. королю Казимиру IV; в 1502 вёл переговоры с крымским ханом Менгли-Гиреем. За резкие выступления против самодержавной власти вел. князя и требования сохранить привилегии боярства в 1525 был отстранён вел. кн. Василием III от дел, обвинён в гос. измене и казнён».

Можно ли верить в объективность оценки Василия III подобным историческим свидетелем – пусть и современником Василия? «Впрочем, – замечает Костомаров, – смертных казней мы не встречаем слишком много при Василии. Он прощал знатных лиц, обвиненных им в намерении учинить побеги».

Непросто, непросто тогда было Василию, сыну Ивана III Великого и отцу Ивана IV Грозного. Так, осенью 1514 года под Оршей русские войска потерпели жестокое поражение, в летописи была отмечена гибель 30 000 человек, победителям достались все знамёна и пушки. Предводителем же польско-литовского войска был князь Константин Острожский. Русский по вере и предкам, он сбежал из Москвы на Литву, Москву ненавидел, горел желанием отомстить, и под Оршей своей цели добился.

Сохранилось несколько записей, данных князьями Бельскими, Шуйским, Мстиславским, Воротынским, Ростовскими и другими в том, что они не убегут из Московского государства. Однако побеги, как видим, происходили, а хорошо информированные знатные перебежчики