– Да никак особо. Никто ничего не видел. А если и видели, то вряд ли расскажут. Они все... какие-то зашуганные малость. – сказал я.

– Значит, единственной нормальной ниточкой у нас остаётся только Заречный? – Феликс ещё раз провёл тряпкой по и без того блестящей поверхностью и только затем встал в полный рост, готовясь к отправлению.

– Ну, видимо да.

Мы седлали моего служебного коня. Я уселся за поводья в то время, как мой товарищ сел сзади. Большинство казённых лошадей было на фронте, поэтому нам приходилось передвигаться в столь глупом положении. Только подумать, два комиссара Особого отдела ВЧК столицы страны, делят одну лошадь на двоих!

Хотя, Феликсу всё это было не впервой. У него, такое чувство, будто бы всю жизнь ничего своего не было. Ну даже если и не всю жизнь, то те два года, что я с ним служу, так точно. Он всегда пользуется чужими вещами: живёт в конторе или у коллег; ездит на чужой лошади; да даже маузер на его поясе, на самом деле не его. Табельный пистолет он сломал и мне пришлось поделиться своим с товарищем, чтобы тому не прилетел очередной выговор с отстранением от службы. Мне не сложно, всё равно я больше предпочитал свой винчестер девяносто пятого года. И шашку, конечно.

– Тебе очень повезло, что моя Парижская коммуна раньше была ломовой. – ехидно заметил я, ткнув товарища локтем.

– Опять начинается... Когда же тебе уже надоест корить меня за то, над чем я не властен?

– Так уж ты "не властен". Не уж то сложно наконец научиться верховой езде?

– Извини уж, не все рождены крылатыми гусарами.

– Я тоже им не был рождён, но всё же, в один момент стал.

– Тебя наверняка долго учили, прежде чем бросить на фронт.

– Куда там! Дали коня, шашку и рычажную винтовку – вот и всё обучение! А дальше уж было крещение боем.

– И что, предлагаешь к Будённому под Ростов записаться?

– А почему бы и нет? Там ты быстро освоишься.

– Как минимум потому, что ты тут без меня сломаешься и пойдёшь в разнос. Не хочу видеть это город в огне.

– Ну, один раз Москва уже переживала пожар подобного размера.

– Как бы не накаркать теперь.

На Пречистенке было необычно оживлённо. Коммуна ловко петляла между зевак и праздных прохожих. И чего их всех притащило в этот рассадник буржуазной нелепости?

– Сегодня Сретение Господне. Помниться, мы с семьёй когда-то праздновали.

– Значит, они все направляются к храму на Преображенке?

– Скорее всего. Думаю, там сегодня будет толпа.

– Уж явно не больше, чем на Сухаревской в выходной день.

– Ну, потребительство это тоже своего рода религия.

Мы остановились перед Доходным домом Рекка. Именно здесь мы должны были найти ассистента Шарикова. Спрыгнув с лошади, я подошёл к сидевшей у парадного входа старой овечке:

– Бабуль, скажи, ты же в этом доме живёшь?

– Да, сынок. С самой его постройки.

– Значит, наверное, знаешь, кто здесь живёт. Скажи, гражданин Павел Заречный в какой квартире обитает?

– Заречный... Заречный... – бабушка почесала затылок, а затем вдруг просияла, – А! Химик наш! Косматенький такой... Он в третьей квартире живёт, в одной из комнат. Не помню точно в какой. У него там лаборатория. Какие он в ней расчудесные свечи варит! К слову, о свечах... Он, кажется, хотел сегодня выйти к храму, поторговать, но что-то я его так и не видела на улице... Вы уж скажите ему, как увидите, что я бы купила у него сегодня свечей.

– Хорошо, я передам, как только мы с ним побеседуем.

– А вы не пойдёте на встречу с господом?

– Рано нам ещё на встречу с боженькой, бабусь. – сказал я и похлопал старушку по плечу.

Затем я подозвал своего товарища, и мы вместе вошли внутрь дома. Убранство там, конечно, было шикарным. Мраморные лестницы, стойка для галош, помпезный декор. Моя рука гневно сжалась на цевье винчестера, при мысли о том, сколько людей ютилось в душных и крошечных "коечных" при заводах, пока владельцы этих заводов бродили по просторным залам с высокими потолками.

Я и сам когда-то жил в царских бараках. Спал на кишащей клопами койке в тёмной и прокуренной комнате на двадцать человек. Мало того, что я работал большую часть суток на прилегавшем заводе, так мне ещё и приходилось приплачивать хозяину за тот рассадник тараканов и мокриц!

Нет, пожалуй, сейчас жизнь даже очень хороша. Да, трудно бытовать в условиях постоянной войны, но хотя бы не живу в бараке и не кормлю икрой толстопузого фабриканта. А все его хоромы, и хоромы ему подобных, теперь служат жильём для тех, кто ранее был лишён всего. Это единственная возможная судьба всех этих излишеств с лифтами, водопроводами и мрамором.

Мой товарищ с аристократическим прошлым, кажется, не разделял моего презрения к обстановке. Однако, всё же был не менее напряжён и мял в руках кобуру:

– Что-то мне здесь совсем не нравится. – произнёс Феликс, – Глаз болит, предрекая что-то плохое. Да и в целом этот дом какой-то нехороший. Прислушайся-ка...

Я навострил уши, но ничего не услышал. Абсолютно ничего.

– Тихо. Мертвенно тихо.

– Именно... Очень тревожно.

Мы стали медленно подниматься по лестнице. Доставать оружие, приходя в жилой дом, было не слишком профессионально, но и у меня теперь было ощущение, что скоро оно может нам понадобиться. Этакая чуйка сработала.

Вот