— Ты ведешь себя немилосердно.

— Я просто честна, Робби. И знаю, что ты полностью со мной согласен, даже если пытаешься убедить себя в обратном. Но не переживай: обещаю не опозорить тебя перед лицом плакальщиков. — Женщина состроила гримасу. — Ну, достаточно скорбное выражение?

— Не лучше ли тебе приготовиться?

— Все уже лежит наверху. Черное платье, черная шляпка, черный жемчуг. — Генриетта вздохнула. — Когда я умру, пусть меня не одевают в черное. Это так уныло. Дай мне слово. Я хочу, чтобы меня похоронили в розовом с большим букетом бегоний в руках.

— Ты не умрешь. Это случится не скоро. А теперь ступай наверх и оденься.

— Ну хорошо-хорошо, грубиян ты этакий!

Она склонилась над ним, и ее груди, теплые и мягкие, прижались к его шее. Поцеловав мужа в щеку, Генриетта поспешно вышла, оставив на столе завтрак. Возвращаясь к тексту речи, Робин Осборн улыбнулся про себя. Возможно, жена права и следует выбросить пару страниц. Он еще раз перечитал написанное.

«Жизнь у Мэри Блэкистон была непростая. Вскоре после переезда в Саксби-на-Эйвоне ей довелось пережить личную трагедию, и горе вполне могло поглотить ее. Но она не сдалась. Она была из тех женщин, что любят жизнь и не позволяют судьбе взять над ними верх. И теперь, когда тело ее упокоится рядом с сыном, которого она так любила и так трагически лишилась, мы можем черпать толику утешения в мысли, что теперь они наконец вместе».

Этот абзац Робин Осборн перечитал дважды. И снова вспомнил Мэри стоящей здесь, в этой самой комнате, прямо перед столом.

«Слышала, что вам досаждают осы».

Заметила ли она их? Знала ли?

Солнце, должно быть, спряталось за облако, потому что по лицу священника внезапно пробежала тень. Он протянул руку, вырвал целый лист и, разодрав его в клочья, бросил в мусорную корзину.

Доктор Эмилия Редвинг проснулась рано. Целый час она провалялась в постели, пытаясь убедить себя, что еще сумеет заснуть, потом встала, накинула халат и приготовила чашку чая. Так и оставшись сидеть на кухне, она наблюдала, как солнце поднимается над ее садом и расположенными позади него развалинами Саксби-Касл, замка постройки тринадцатого века. Замок привлекал сотни любителей истории, но всякий раз после полудня заслонял солнце, отбрасывая длинную тень на усадьбу. Стрелки часов едва миновали половину девятого. Вскоре принесут газеты. На столе перед Эмилией лежало несколько медицинских карт пациентов, и она занялась ими, отчасти чтобы отвлечься от мыслей о предстоящем дне. По утрам в субботу лечебница, как правило, работала, но сегодня по причине похорон останется закрытой. Ну что же, хорошая возможность разобраться с бумажными делами.

В деревнях вроде Саксби-на-Эйвоне особо серьезных медицинских случаев не бывает. Если что и уносило жизни ее обитателей, так это преклонный возраст, а с этим доктор Редвинг поделать ничего не могла. Просматривая карты, она усталым глазом скользила по названиям разных хворей, с которыми пришлось недавно столкнуться. Мисс Доттерел, помогавшая в магазине, встала после того, как провела пять дней в кровати с корью. Девятилетний Билли Уивер слег с жестоким приступом коклюша, но уже шел на поправку. Его дед, Джефф Уивер, уже много лет страдал артритом, но ему не становилось ни лучше, ни хуже. Джонни Уайтхед порезал руку. Генриетта Осборн, жена викария, ухитрилась наступить на куст ядовитого паслена, atropa belladonna, и каким-то образом обожгла всю ногу. Ей прописали неделю постельного режима и обильное питье. За исключением этих случаев, теплое лето благотворно сказывалось на здоровье всех жителей.

Нет, не всех. Один человек умер.

Отодвинув медицинские карточки в сторону, доктор Редвинг подошла к плите и принялась готовить завтрак для себя и для мужа. Она уже слышала, как Артур ходит наверху, потом до нее донеслись скрежет и гул, сопровождавшие водные процедуры. Канализационная система в доме имела за плечами по меньшей мере лет пятьдесят стажа и громко жаловалась всякий раз, когда ее заставляли работать, но кое-как справлялась. Супруг скоро спустится. Эмилия нарезала хлеб для тостов, налила в кастрюльку воды, поставила на плиту, достала молоко и хлопья.

Артур и Эмилия Редвинг были женаты тридцать лет. Этот брак оказался успешным и счастливым, подумала она, даже если дела пошли не совсем так, как они надеялись. Начать хотя бы с Себастьена, их единственного сына. Ему исполнилось двадцать четыре, и он жил со своими приятелями-битниками в Лондоне. Как мог он стать таким разочарованием? И в какой именно момент сын обернулся против них? Родители не слышали о нем уже несколько месяцев и даже не знали, жив он или умер. Потом сам Артур. Он начал с карьеры архитектора, причем блестящей. Ему вручили медаль Слоуна Королевского института британских архитекторов за проект, разработанный в художественном училище. Артур поработал над строительством нескольких зданий, возведенных сразу после войны. Но истинным его влечением была живопись, особенно портреты маслом, и десять лет назад он оставил архитектуру, став профессиональным художником. И сделал это с полного одобрения Эмилии.

Одна из работ Артура висела в кухне, на стене рядом с буфетом, и доктор Редвинг посмотрела на картину. Это был ее собственный портрет, написанный десять лет назад. Глядя на него, она всегда улыбалась, вспоминая долгое молчание, в каком сидела, позируя для мужа в окружении полевых цветов. За работой супруг никогда не разговаривал. Понадобилось около дюжины сеансов тем долгим жарким летом, и Артуру каким-то образом удалось передать нависающее к исходу дня марево и аромат лугов. Эмилия была в длинном платье и в соломенной шляпке — прямо Ван Гог женского пола, шутила она. Наверное, намек на стиль этого великого художника угадывался в ярких красках и грубоватых мазках. Красавицей Эмилию назвать было нельзя, она это знала. Слишком суровое лицо, широкие плечи и темные волосы делали ее мужеподобной. В ее поведении было что-то от учительницы или гувернантки. Люди находили доктора слишком официальной в общении. Но Артур сумел найти в ней нечто прекрасное. Если бы эта картина висела в лондонской галерее, никто не прошел бы мимо, не задержавшись взглядом.

Но картина была не в музее, а здесь. Ни одна из лондонских галерей не проявила интереса к работам Артура. Эмилия отказывалась это понять. Вдвоем они посетили летнюю выставку в Королевской академии и видели работы Джеймса Ганна и сэра Альфреда Маннингса. Был там и вызвавший противоречивые отклики портрет королевы пера Саймона Элвеса. Все они выглядели такими обыкновенными и скучными по сравнению с картинами ее мужа.

Почему же все отказываются признавать Артура Редвинга гением, каким он, без всякого сомнения, является?

Эмилия взяла три яйца и осторожно опустила в кастрюльку: два для него, одно для себя. На одном из них скорлупа лопнула от соприкосновения с кипящей водой, и у нее промелькнула вдруг мысль о черепе Мэри Блэкистон, расколовшемся при падении. Ей никак не удавалось прогнать эту картину из головы. До сих пор доктор вздрагивала, вспоминая об увиденном, и никак не могла понять почему. Ведь доктору не в первый раз приходилось видеть мертвое тело, а работая в Лондоне во время самых тяжелых дней Блица [4], она лечила людей с жуткими ранами. Так чем отличается этот случай?