Второе уточнение касается введения выражения «содержит (имеет в себе) структуру вещи» для истолкования связки «есть» в соответствующих имяславских формулах тождества. По диалектическому уточнению А.Ф. Лосева, выражение «имя вещи есть вещь», помимо смысла «имя есть вещь в умном смысле», означает, что имя содержит (имеет в себе) структуру вещи.

Вещь (мир) как имя. Диалектическое рассуждение «от вещи» воспроизводит логику решения собственной лосевской задачи рассмотреть мир как имя, выдвигаемой в «Философии имени». Понимая мир как всю совокупность вещей, из которых «состоял, состоит и будет состоять мир» [Лосев 1993б: 119], т.е., в диалектическом смысле, как вещь, А.Ф. Лосев сводит задачу истолкования мира как имени к представлению вещи как имени, выступающего в его философской системе как диалектическая вершина конструктивного процесса.

«Если сущность – имя и слово, то значит, и весь мир, вселенная есть имя и слово, или имена и слова», – утверждает в своем трактате автор [Лосев 2016: 164].

Первые подступы к постановке задачи представить мир как имя А.Ф. Лосев предпринимает уже в своей ранней работе «Имяславие» (1918 г.), где говорится:

«Имяславие требует… в области наук вообще таких методов, с помощью которых можно выработать учение о мире как своего рода законченном имени, подражающем Божиему имени» [Лосев 2009: 17].

Хотя сам мыслитель эксплицитно и не пояснял в последующем сути этого своего замысла, но рефлексы его (в философском варианте) можно уловить в учении о мире как имени (слове), намеченном в «Философии имени». Исходя из общей философской концепции православно понимаемого неоплатонизма А.Ф. Лосева, можно предполагать, что в приведенной формулировке «подражание» Имени Божиему означает «умное отождествление» с ним, а выражение «законченное имя» – рассмотрение имени в его максимальной полноте, каким оно и предстает в «Философии имени».

В своем понимании подражания А.Ф. Лосев как христианский неоплатоник следовал, вероятнее всего, платонической диалектико-парадейгматической концепции подражания в качестве принципа целостного осмысления вещи, или выражения вещью своего тождества с идеей. По данной концепции, вещи существуют благодаря своему участию в идеях, или подражанию идеям, «в силу и в меру своего отождествления с идеей», выступающей как прообраз вещи [Лосев 1993б: 470]. Согласно более поздним комментариям А.Ф. Лосева к диалогам Платона, термин подражание (mimesis) понимается Платоном как «воспроизведение какого-то образца (идеи, эйдоса…)» [Лосев 1968: 612][7].

В развернутой диалектико-мифологической форме реализацию этого замысла Лосева можно усмотреть в его опыте построения абсолютной мифологии. Очевиднее всего учение о мире как законченном имени, подражающем Имени Божиему, выступает применительно к невидимому ангельскому миру. А.Ф. Лосев представляет бытие ангельской иерархии как максимально возможное для твари подражание Первосущности (Богу). А Имя Божие, по основной формуле исторического имяславия, и есть Бог. Он рассматривает непрестанное славословие Имени Божия бесплотным миром («Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы Твоея») как умное отождествление с Богом [Лосев 1994: 237 – 238]. Таково же, как полагает автор, и состояние подвижников, занятых умным (молитвенным) деланием и ведущих равноангельскую жизнь. И это, по А.Ф. Лосеву, «наиболее нормальное состояние для всякого инобытия».

Если «исповедуется абсолютно объективная Личность, то наиболее нормальным состоянием для всякого инобытия является только наполненность его этим Абсолютом, а для человеческого сознания эта наполненность есть молитва», – утверждает он [Лосев 1993в: 192].

Рассмотреть мир как имя означало для А.Ф. Лосева, таким образом, задать диалектическую картину порождения мира как «живого организма» имени сущности [Лосев 1993б: 198], представляя космос – весь видимый и невидимый мир – как органическое единство всеохватывающей жизни и высвечивая в нем его синергийно-личностное, динамическое начало.

Если попытаться эксплицировать максимально открытый содержательный план книги из общего диалектического контекста рассуждения и представить его в предельно упрощенном и схематизированном виде, то оно может быть сведено к обоснованию и раскрытию следующих тезисов.

Тезис 1. Имя представляет собой центральный момент действительности – действительности Бога, мира и человека, – объединяющий в себе и собой все ее внешние и внутренние стороны, все ее бесконечные планы и горизонты. Имя в трактовке А.Ф. Лосева есть «расцветшее и созревшее сущее» [Лосев 2016: 175]. Оно – «средоточие всяческих физиологических, психических, феноменологических, логических, диалектических, онтологических сфер» [Там же: 53]. В нем «сгущена и нагнетена квинтэссенция как человеческо-разумного, таки всякого иного человеческого и нечеловеческого, разумного и неразумного бытия и жизни» [Там же].

В слове (а имя есть лишь один из видов слова, это – наиболее сгущенное и напряженное в смысловом отношении слово) происходит соприкосновение всех возможных и мыслимых пластов бытия, соединение всех разъятых сфер бытия, что и приводит их к жизни в одном сознании, которое уже не является больше ни объективным, ни субъективным. Имя, по словам А.Ф. Лосева, есть мост между субъектом и объектом, воспринимающим и воспринимаемым, познающим и познаваемым, арена их встречи и единения.

Тезис 2. Имя лежит в основе мира и жизни. Как утверждает сам А.Ф. Лосев, как бы он ни мыслил мира и жизни, они всегда для него – миф и имя [Там же: 203]. Мир для него – «разная степень бытия и разная степень смысла, имени» [Там же: 167]. Имя (слово) есть сущность, рассматриваемая в аспекте своего диалектического развертывания и достигшая своей наивысшей формы.

Мир есть «совокупность разных степеней жизненности или затверделости слова», разная его степень, а все бытие – «то более мертвые, то более живые слова» [Там же: 164]. Низшая степень словесности представлена неживой вещью, высшая – сверх-умным именем. Низшая степень словесности – физическая вещь – это слово в зародыше, далекое от своего внутреннего осмысления и оформления. Весь физический мир, хотя и мыслится как механическое объединение внутренне распавшихся элементов бытия, есть слово и слова. Ведь он тоже нечто значит и есть, следовательно, тоже нечто понимаемое. Это «затвердевшее, окаменевшее слово и имя, остывшее и обездушенное», хранит в себе, однако,