пору — на рассвете. Звук был такой слабый, что Стеша не сразу поняла, сон это или реальность. На рассвете даже сны были страшные, притравленные страхом, замутненные туманом. Дурные сны в дурном месте в дурное время.

Тихий стук повторился, выдергивая ее из дымного марева дремоты. Стеша рывком села в кровати, проверила, все ли в порядке с Катюшей. Катюша спала, уткнувшись лбом в плюшевый коврик с оленями и подтянув к животу коленки. Стук или что это было, ее не разбудил, но потревожил: Катюша застонала и всхлипнула. Стеша успокаивающе погладила ее по влажным от пота волосам, а потом набросила на плечи шаль, на цыпочках подошла к двери, затаила дыхание, прислушалась и шепотом спросила:

— Кто там?

— Отойди!

Из темноты сеней выступила баба Марфа. В отличие от Стеши, она была полностью одета, словно так и спала, в шерстяной юбке до пола и вязаной кофте. Даже ее черный вдовий платок был повязан аккуратно и плотно, будто был не головным убором, а медицинской повязкой. Будто баба Марфа была контуженной, как те молоденькие солдатики, которых Стеша видела в госпитале перед эвакуацией.

— Отойди от двери, Стэфа! — сказала баба Марфа свистящим шепотом.

— Стучались, бабушка. — Стеша прижалась ухом к шершавой дубовой доске, из которой была сделана дверь их старого дома.

— Сама знаю.

Баба Марфа быстро перекрестилась, потом перекрестила Стешу вместе с дверью. Стеша поморщилась. Ей не нравились эти мракобесные пережитки, но поделать с упрямой бабой Марфой она ничего не могла. Да и не имела права! Они с Катюшей жили в этом доме на птичьих правах: бедные родственники, бегущие от ужасов войны из большого города в богом забытую деревню на краю болот.

Стеша бы не бежала! Нет, она бежала бы, но не назад, а вперед, на фронт! Там она была бы нужнее и полезнее! Там был отец! Там было Стешино сердце! Но с ней осталась пятилетняя Катюша. А у Катюши никого, кроме нее, больше не было. Кроме нее и мрачной, вечно недовольной бабы Марфы.

Баба Марфа встретила их неприветливо, окинула недобрым взглядом, покачала головой, спросила дребезжащим голосом:

— Зачем явились?

Это был странный и неуместный вопрос. Явились, потому что папа ушел на фронт, а мама погибла во время бомбежки. Потому что им больше некуда было идти. Не было у них других родственников, кроме этой неласковой вредной старухи с черными, как уголья, глазами и уродливым следом от ожога на пол-лица. Потому что она была не просто неласковой старухой, а их с Катюшей бабушкой, маминой мамой.

— Я Стефания, — сказала тогда Стеша. — А это Катя. — Она притянула к себе сестренку, словно защищая ее не только от опасностей внешнего мира, но и от вот этой болотной ведьмы. — Мы…

— Я знаю, кто вы. — Баба Марфа раздраженно поморщилась. — Я спросила, зачем вы здесь?

— Мама погибла, — сказала Стеша шепотом.

Ей до сих пор казалось, что если не кричать о маминой смерти в голос, все еще можно будет исправить, что дом их восстанет из руин, а Катюша снова станет разговаривать. Она и разговаривала, но только во сне. Криком кричала, звала маму и ее, Стешу, а потом плакала и задыхалась. И Стеше приходилось ее будить, прижимать к себе, баюкать. Ей приходилось быть для нее не только старшей сестрой, но и мамой. А теперь эта гадкая старуха с камнем вместо сердца спрашивала, зачем они здесь!

— Наша мама… Ваша дочь погибла два месяца назад.

Чтобы не расплакаться, Стеша улыбалась холодной, сумасшедшей какой-то улыбкой, словно дерзость помогала ей удержаться на плаву. А может, и помогала! Как знать. Как-то же они с Катюшей продержались, пока добирались из города в затерянную на краю болот деревушку. Продержались и выжили!

— Я знаю, — сказала баба Марфа с таким страшным, таким нечеловеческим равнодушием, что у Стеши закружилась голова и улыбка превратились в оскал.

— Пойдем, Катя. — Она крепко взяла сестру за руку. — Пойдем еще немного… погуляем.

Стеша рассказывала Катюше сказки, сочиняла их на ходу. Она называла их страшный побег от войны путешествием. И сестра ей верила. Она была в том возрасте, когда верить еще легко, когда сказки ничем не отличаются от реальности. Да и в чем отличие страшной сказки от страшной реальности? Вот эта чужая злобная старуха — тоже персонаж страшной сказки.

— Стой. — сказала злобная старуха таким же злобным голосом.

Стеша замерла, оглянулась.

— Входите, раз уж явились. — Старуха отступила от двери. Не распахнула ее гостеприимно, а оставила маленькую неприветливую щелочку и повторила: — Входите!

И они просочились в эту узкую щелочку. Будто из одной страшной сказки в другую.

У Стеши все еще оставалась хрупкая надежда, что баба Марфа смягчится, посмотрит на них с Катюшей, поймет, наконец, что они ее единственные внучки, единственные оставшиеся в живых родственники. А еще у Стеши была надежда, что баба Марфа не просто смягчится, а полюбит. Нет, не ее. Ей не нужна ничья любовь! Пусть только Катюшу. Она ведь заслуживает любви и заботы. Она чудесная девочка.

Баба Марфа не смягчилась. Крыша над головой, кровать с плюшевым ковриком на стене, краюха хлеба с пшённой кашей — вот и все, на что она сподобилась. Никаких тебе задушевных разговоров-уговоров, никаких расспросов о маме и прежней их жизни. Ни-че-го! Они просто стали частью этого большого и мрачного дома. Не мебелью, но чем-то не особо от нее отличающимся и не особо ценным.

Мысли о том, чтобы оставить Катюшу с бабой Марфой, а самой отправиться на фронт, посещали Стешу все чаще и чаще. До войны она успела закончить три курса медицинского института. Конечно, она еще не врач, но уже многое умеет. Она видела, как работает отец: он брал ее на свои операции. Стеша росла на красочных детских книжках, купленных мамой, и на не менее красочных анатомических атласах отца. Она с детства знала, что нога — это не просто нога, а стопа, голень и бедро. Она знала, из чего состоит человеческий